Разина Н. И. Костомаров) после того, как река стала вся его, «казачья», не собирался оставлять позади себя царские гарнизоны.
Саратов и Самара не осмелились сопротивляться десятитысячному войску Разина — защитники почти полностью передались на сторону восставших. Движение, набирало силу, вольница, по выражению С. М. Соловьева, опрокинулась на государство. Атаман рассылал во все стороны отряды и «прелестные грамоты», призывая бить и выводить всех государевых неприятелей и изменников.
Обычно в этом видят проявление наивного монархизма восставших. Но такое объяснение не многое проясняет. Скорее, это даже уход от проблемы, от выяснения мотивов и механизмов поведения низов. Наивный монархизм — это и мироощущение, и модель поведения, свойственные всем слоям населения. Едва ли взгляд провинциального дворянина, объясняющего все свои невзгоды злыми слугами, отличен здесь от взглядов посадского или крепостного крестьянина.
Глубоко сакральное восприятие царской власти побуждало низы искать в государе справедливого защитника. Он — свой, в отличие от мирских притеснителей и кровопийц, которые — чужие. Правда, история дала и другой вариант развития событий — самозванство, когда царствующий монарх превращался в чужого, в узурпатора и самозванца; самозванец же, напротив, становился государем истинным, своим, богоданным. Разинщина пошла по другому, более традиционному пути. Но основание здесь общее. Для того чтобы примкнуть к движению, нужна была не одна, привычно кочующая из книги в книгу ненависть крепостного крестьянина к помещику, угнетенного — к угнетателю. Социальное недовольство не исключает, а, напротив, предполагает поиск внутренней справедливости, религиозно-нравственного обоснования и оправдания поступков, которые укладывались бы в мировоззренческие рамки. Восставшие шли освобождать царя от злых слуг, плотная стена которых отгораживает государя от мирской правды. В силу сакрального характера власти это было делом не просто справедливым — праведным, угодным Богу. Если присмотреться внимательно, многое в действиях разинцев подчинялось этой внутренней логике. Прозоровского казнили люто, но еще и позорно, как и подобает казнить изменника, который «не радеет государю» и «утесняет» народ.
Рядом со Степаном Разиным на стругах плыли «царевич Алексей» и «патриарх Никон» — страдальцы от «злых бояр», которые сумели сыскать правду лишь в казацком войске. Тех немногих дворян и детей боярских, воевод, которые готовы признать «правду» батюшки Степана Тимофеевича иногда оставляли в живых: они, в отличие от «злых», — «добрые» слуги. При этом в целом преобладало почтительное отношение к государю. В мае на кругу в Паншином городке, после того как было принято решение «вывесть» всех изменников и «чорным людям дать свободу», Степан Разин обнажит саблю и громогласно объявит, что на царя «итти и руки поднять не хочу. Лутче мне тою саблею голову отсеките».
В начале сентября Разин подошел к Симбирску. За короткий срок состав его армии существенно изменился. Донское казачество, составлявшее в начале похода не только ядро, но и большую часть войска, оказалось сильно «разбавлено» жителями поволжских городов и уездов. Вообще, сам Разин неустанно призывал «кабальных и апальных», обещая жалованье и «зипуны», а «кто не пойдет, и тех людей порубить всех на голову». Но количество не заменяло качество. Показаченные, наскоро сбитые в ватаги посадские и уездные люди по своей психологии и воинским навыкам сильно уступали старым товарищам атамана. Разин будто бы скоро начал даже жалеть, что пошел по Волге, а не западнее, сухопутьем, прибирая привычных к оружию людей в городах на засечной черте. Росла и рознь между «природными казаками» и новоприставшими. Первые вовсе не считали себя обязанными проливать кровь и защищать вторых.
В таких условиях развернулись бои под Симбирском.
Воеводой в этом важном стратегическом пункте сидел родственник царя по жене И. Б. Милославский. К нему на помощь должен был подойти боярин князь Ю. А. Долгорукий, которому отдавалась главная роль в подавлении бунта. Но формирование его частей затянулось, и лишь 1 сентября он выступил из Москвы. Единственно на кого мог надеяться Милославский, так только на князя Ю. Н. Барятинского. Однако и тот был сильно ограничен в силах — в его отряде было два полка рейтар и несколько сотен дворянского ополчения. «А с таким малолюдством, — жаловался князь, — …промыслу учинить нельзя». В итоге Разин оттеснил Барятинского к Тетюшам. Князь простоял там весь сентябрь почти в бездействии, с нетерпением поджидая подкрепления.
Начало осады ознаменовалось успехом восставших. Посад был взят быстро, при поддержке низов. Но кремль, где укрылся воевода со стрельцами и дворянами, держался крепко. На милосердие казаков защитникам рассчитывать не приходилось, и они были готовы сражаться до последнего.
Разин спешил со взятием Симбирска из опасения оказаться между молотом — полками Барятинского и Долгорукого — и наковальней — Милославским. 10 сентября восставшие приступили к крепости, но их «из города повыбили». Три дня потребовалось, чтобы привести отряды в чувство и решиться на новый приступ. На этот раз Разин атаковал ночью, с намерением зажечь кремль. Снова неудача. Многолюдство позволило атаману прибегнуть к другому, крайне трудоемкому способу осады: был насыпан вал вровень со стенами. С вала стали «метать» дрова, стараясь зажечь деревянные постройки кремля. Милославский, спасаясь от огня, развешивал на стенах полотнища, которые защитники поливали водой.
Наконец на помощь осажденным двинулся Барятинский. 1 октября князь встал на берегу реки Свияги, в двух верстах от города. Против Барятинского выступил сам Разин с казаками. Бой длился с небольшими перерывами несколько дней и отличался редким упорством: «Люди в людях мешались и стрельба ружейная и пушечная были в притин (упор. —
Царским воеводам удалось соединиться, но и тогда исход сражения оставался неопределенным. Правительственным войскам помогла хитрость. В ночь с 3 на 4 октября Барятинский направил к Свияге один из своих полков и велел давать им сигналы — «окрики». Дважды раненный в предыдущих боях Разин не сумел разобраться в обстановке и решил, что со стороны Казани подходят свежие царские рати. Было бы несправедливо все списывать на ошибку атамана и его окружения. Пришла усталость, пошатнулась вера, иссякло воодушевление. Казачья вольница способна была на порыв, сверхъестественное напряжение. Но долгая и напряженная работа, осада без видимой надежды на успех оказались ей не по нутру.
Военная хитрость удалась. Казаки страшно испугались за струги, поставленные на прикол. Лишиться их — значило утратить быстроту передвижения, способность наносить сокрушительные удары и уходить от ответных. Разинцы вместе со своим атаманом бросились к берегу. Оставшейся «пешей рати» было объявлено, что казаки на судах подымутся вверх по реке и обрушатся на неприятельские подкрепления с тыла. Была ли то заведомая ложь или Степан Разин в самом деле намеревался это сделать, неизвестно. Но струги двинулись совсем в другую сторону. Сражение за Симбирск было проиграно. Лишенная лучшей своей части армия восставших уже не могла противостоять Милославскому и Барятинскому. Последовал разгром и кровавые расправы торжествующих победителей, которые с лихвой квитались за пережитые страхи.
Велик соблазн обвинить Разина в слабодушии и даже предательстве. Но делать так — значит сильно упрощать прошлое, примерять нынешние ценности к тому времени, когда существовали иные представления о чести и бесчестии. Разин оставался в первую очередь казацким атаманом, с природной казацкой психологией. Судьба сделала его вождем огромного народного движения. Осознать эту перемену было трудно. Еще труднее перемениться внутренне. Чернь, даже показаченная, но не «выварившаяся» в огромном котле Войска Донского, в глазах казаков оставалась казачеством неполноценным и сомнительным. И если они не сбились в крепкие ватаги, не обзавелись стругами и не оторвались от насиженных мест — кто в том виноват? Казаки испокон веку поступали так, как поступили в октябре 1670 года: противник одолевал, и они, спасая жизнь и добро, стремительно и быстро уходили, чтобы при случае вернуться и отплатить.
В этом не было ничего зазорного. Конечно, казаки оставили новоприставших, оставили не без обмана, но и новоприставшие столь же легко оставляли их, едва казачьи отряды выходили за пределы освобожденных ими уездов. Близость и даже общность психологии и психологического склада участников движения вовсе не предполагает полного тождества. Социальная психология казачества при всем том отличалась от социальной психологии крестьянства.
Неудача под Симбирском оказала огромное влияние на развитие движения. Тем не менее и до, и во время осады, и даже после симбирского поражения восстание продолжало распространяться, охватывая все новые и новые уезды Московского государства. В пламени бунта оказалось все Поволжье, лесное Заволжье, многие юго-восточные и центральные уезды, Слободская Украина. Против местных властей выступили крестьяне, городские низы, приборные люди. В движение вовлекались мордва, татары, чуваши, марийцы.
