на заставу нарушители рисковали прорываться через границу только с боем, ценою большой крови... А контрабандист не очень-то охотно рискует головой.

Такие пограничные стычки Петр Кузьмич называл "звонком". А какая же это диверсия, если вокруг нее звон. И Петр Кузьмич после каждого такого звонка мог скрупулезно точно следить, что произойдет дальше.

При переходе через границу последних двух нарушителей из Персии, ныне отдыхавших у старого джадида в Бурдалыке, звонка не было. Но вскоре они все же "назвонили" на железной дороге у станции Иолотань и на переправе через Мургаб. Они не дрались, не стреляли. Значит, они важные птицы. Петр Кузьмич предоставил им все удовольствия путешествия под палящим солнцем, по песку, безводью. Забирать их не стоило. Следовало выяснить, куда они пойдут, к кому.

Бурдалыкский младобухарец Хасан Юрды жил до сих пор смирно, тихо. В период бухарской революции двадцатого года держал себя "революционером". Впрочем, Петр Кузьмич знал, например, такую подробность: Хасан Юрды еще в двенадцатом году принимал участие в создании ежедневной газеты "Священная Бухара" и лично испросил у бухарского кушбеги - первого министра - приказ, повелевавший жителям ханства под страхом наказания подписываться на эту газету. С эмиром у Хасана Юрды, очевидно, были отношения не слишком враждебные, в восстании бухарцев 1918 года участия он не принимал. Сотрудничал Хасан Юрды и в очень правоверном оренбургском журнале "Дину маашрет", стоявшем на стезе проповеди ислама, собирал деньги на постройку соборной мечети в Самарканде, призывал в одной статье царское правительство запретить перевод корана на татарский язык, дабы не раскрывать тайн и премудрости ислама. Но после семнадцатого года против советской власти как будто не выступал. Колхоз не ругал. С басмачами и калтаманами как будто не путался. Жил себе тихо в своем саду в Бурдалыке. Такие, по крайней мере, сведения поступили на запрос Петра Кузьмича из Чарджоу. Что же понадобилось гостям из Персии у бурдалыкского "революционера"?

А вести шли отовсюду неутешительные. Граница - ниточка. Долго ли ее порвать? Ниточка трепетала и извивалась, рвалась. Банды с боем прорывались через границу. Калтаманы наглели. Помуполномоченного Мусагитов поехал в аул изымать оружие у контрабандистов. Около дома его внезапно стянули с коня и убили тремя выстрелами. Погиб хороший командир. Убийца оказался контрабандистом Хурамом Рахмат Али. Он захватил наган и на лошади Мусагитова переплыл Аму. Недавно на переправе пограничники обнаружили плот с нарушителями и обстреляли его. Но нарушители попрыгали в воду. Нескольких выловили. Один из них назвался Энгбрехтом Петром Самуиловичем, из немцев Поволжья. Перевозчик Байшариф Араб, переправлявший нарушителей, убит. Кто он был - друг или враг? Байшариф был с виду такой приятный, доверчивый, добродушный. Скверно. По всем данным, генгуб Герата Абдуррахим друг Советов. Он, судя по сводкам, приказал распустить банды Керим-хана и Джунаида. Но он пальцем о палец не ударит, когда дело касается налетов банд на советские аулы. Известный калтаман Машад Али пришел из-за границы и захватил в ауле Карабаба сто семь верблюдов и двадцать лошадей. Сам страшный Сеид Батур после съезда калтаманов на колодцах Джаарджик напал с пятнадцатью всадниками на совхоз и угнал сто двадцать телят. У станции Комарово калтаманы отбили у колхозников две с половиной тысячи баранов... Могут сказать: воюют по мелочам. Но и комариные укусы раздражают. Колхозные животноводы нервничают, не могут спокойно жить. Да о каком спокойствии можно говорить! По Таджикистану мечется Ибрагим-бек со своей волчьей стаей басмачей. Есть сведения, что его разъезды видели под Байсуном и Гузаром. У Петра Кузьмича появилось неприятное ощущение в спине. Байсун и Гузар - это же тылы его погранкомендатуры. И около Бухары, и около Каршеи появились банды. Грабят колхозы, убивают активистов. Вся граница Туркестана в огне. С иомудами у Каспия идет настоящая война. В Киргизии кулацкие выступления. В Южную Киргизию из Китая снова пробрались курбаши Турдыгалиев и Абдулла Понсат. Старые знакомые. В двадцать первом Петр Кузьмич их гонял по долине Алая. И сейчас около Иркештама - знакомые места - зарезали пять милиционеров, убили пулеметчика. Да, империалисты затеяли большую игру. Поход против колхозов. Хотят сорвать борьбу за хлопковую независимость... События принимали серьезный оборот... Но Петр Кузьмич был молод, а молодости свойственно и в смертельной опасности находить удовольствие. Он порой даже бравировал жизнью, но сейчас он понимал, что жизнь принадлежит не только ему. Он сдерживал свое лихачество. Прежде всего граница, ответственность за границу. Он закрыл свой участок границы на замок. Он должен все сделать, чтобы соседние участки были тоже закрыты.

Петр Кузьмич был сторонником психологической разведки. Он действовал не столько клинком, сколько умозаключениями. Петр Кузьмич собрал все данные, сложил все слагаемые - два неизвестных диверсанта, плюс один младобухарец, плюс географические карты, плюс положение в кишлаках и селениях по ту сторону границы - и сделал вывод: готовится крупный прорыв в направлении, имеющем конечную точку Бухара. Надо во что бы то ни стало сорвать этот прорыв. Надо, выражаясь пограничным жаргоном, прихлопнуть пауков в норе... обезглавить заговор. Только кто голова его?

Дальше станет видно, насколько был прав Петр Кузьмич. Сейчас он читал, слушал, поглядывал из окошка на пограничные холмы и думал.

Прежде всего надо узнать, о чем шел разговор у младобухарца в Бурдалыке.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Приказали слона посадить в корзинку.

Х у д ж а н д и

Огонь можно разделить надвое.

Но разве разрежешь воду?

Х а ф и з

Пароход ревел в ночи.

Звезды засыпали бархат небосвода, но темно было так, что даже деревья не различались, а только угадывались. Листва тихо шелестела где-то вверху, и птичка попискивала во сне...

Пароход ревел и ревел, и все в груди Зуфара переворачивалось. Почему-то никогда ему еще не делалось так тоскливо. Черная густая вода катилась во тьме.

Воды Зуфар не видел, но слышал ее. Она даже не плескалась, она даже не журчала. Вода, словно черное масло, тяжело текла мимо.

Сирена парохода ревела. Приамударьинские туркмены знают: пароход застрял на мели, пароход зовет лоцмана.

Зуфар сел на одеяле. Он слушал рев парохода и смотрел в темноту. Он знал - ничего серьезного. Пароход утром снимется с мели и поплывет своим путем. Он поплывет по широкой желтой Аму, и плицы колес бойко зашлепают по желтой воде, в лицо будет хлестать ветер, а желтая стремнина течения вырываться взбитой пеной, как из-под мельничного колеса.

Только на Аму-Дарье дует такой ветер с запахами цветущего гребенщика, горячего песка и свежего воздуха. И еще тоненько-тоненько временами потянет дымком и мазутом. И снова запах гребенщика, пряный, горячий, захлестнет, даже голова закружится. От такого запаха щемит сердце. Ладони ощущают до физической боли гладкие, отполированные жесткими руками штурманов рукоятки штурвала...

Аму-дарьинский ветер переплескивался через дышащий еще дневным жаром дувал и звал к реке.

Зуфар надел сапоги и вскочил. Затаив дыхание, слушал. Двор спал, двор дышал всхрапами и сонными вздохами. Спал на тюках каракуля контрабандист Арифджан. Спали сторожа.

Никто не проснулся, хотя пароход ревел громко. Сирена рвала ночную прохладу, но все устали, и никто даже не шевельнулся.

Только Зуфар не мог не проснуться. Он снова чувствовал себя речным штурманом, хладнокровным, спокойно отважным, мудро решительным. Он тихо перебрался через дувал и побежал неслышно по тропинке на зов пароходной сирены.

Почему-то собаки даже не тявкнули. Странно. Туркменские овчарки очень злые. Ласке они не поддаются. Чужого они чуют под землей. Или рев парохода оглушил их, сбил с толку?

Река тихонько ворочалась совсем близко. Зуфар ощутил на губах влагу тумана.

Сейчас Зуфар меньше всего думал о тех, кто спал там, в доме старого Заккарии, о тех, кто сторожил его, Зуфара, подозревал, ненавидел его. Джаббар уж наверняка не дал бы ему уйти. Или он уверил себя, что Зуфар не решится бежать, побоится, вспомнит колодцы Джаарджик, контрреволюционное воззвание?.. Во всяком случае, Джаббар не проснулся. Неважно, наконец, в чем он уверил себя или не уверил.

Неважно, что думал Джаббар, потому что Зуфар уже добежал до берега и лихорадочно развязывал веревку, намотанную на колышек. На конце веревки плескалась черным чурбаком лодка. Это было что-то новое. Рыбаки лодок своих на Аму-Дарье не привязывали и не привязывают. Вытаскивают на отмель. А!.. Да это лодка и не рыбачья вовсе. Лодка, вероятно, старого Заккарии. Да она и не похожа совсем на рыбачьи туркменские челноки. Судя по веслам и уключинам, это русская лодка.

Но сейчас Зуфара мало занимали мысли, какая у Заккарии лодка, туркменская, или русская, или еще какая-нибудь другая. Важно, что он в лодке, и важно сейчас не ошибиться, не проплыть в темноте мимо парохода. Важно доплыть до него как можно скорее, пока никто не проснулся в доме старого Заккарии, пока его, Зуфара, не хватились и не бросились за ним в погоню. Кто его знает, Заккарию, а вдруг у него еще есть лодка?..

Сирена неожиданно перестала реветь. Пароход словно прислушивался, кто плывет по реке. Наверно, рев сирены мешал капитану слушать реку. Так бы поступил Зуфар, если бы сам находился на борту парохода и почувствовал, что кто-то тайком крадется на лодке.

Сейчас закричит. Сейчас выйдет на капитанский мостик кто-