Никогда не скажет, что его может мучить. «Нормально все» – вот что говорит. Знаю лишь про его проблему с глазами. Из-за постоянного тусклого света в СИЗО и из-за того, что постоянно упирался глазами в стену в суде, сидя в «аквариуме». Вдаль уже сложно смотреть. То и дело менял очки в суде: одними читал, другими вдаль смотрел, когда кого-то слушал. Видела, как по лестнице спускался или поднимался – все время вниз смотрел, словно боясь оступиться… А на свиданиях отвечает одно: «Нормально все. Не жалуюсь».
В общем, тема здоровья обсуждению у Ходорковского не подлежит. Для него, говорит он, это, конечно, важно… но, в общем, не важно.
А нам не так уж важно, под каким предлогом сажали Ходорковского в карцер, – важно то, что карцеры и ШИЗО были одной из главных «подлянок» ему со стороны администрации колонии и СИЗО. Правда, и предполагать не могла эта администрация и те, кто за ней стоял, какую пользу приносила Ходорковскому эта «подлянка»…
Но сначала – о «причинах». Как я уже писала, «причины» для выдворения его в карцер находились всегда, и всегда их было пруд пруди, на разный манер, подбор и крой. Главное – каждый раз эти карцеры были приурочены к торжественным датам его жизни. 12 суток карцера за публикацию в
– Самое большое время, проведенное в карцере? 15 суток сидел, – пишет мне Ходорковский. – А еще так называемое безопасное место – тот же карцер, но койка не пристегивается к стене, – 30 суток сидел. Потом оказалось, что меня туда засунули, так как какой-то провокатор в «Новую газету» приходил, про «побег» рассказывал.
Или его сажали в карцер перед заседанием суда, где будет рассматриваться вопрос о его условно- досрочном освобождении… На суд Ходорковский приезжает прямо из карцера. За что? Якобы не сказал начальнику СИЗО, сколько в камере человек, и проморгал, что крышка от питьевого бачка грязная… Мол, чтобы показать, как он деградировал: даже на суд из карцера приезжает. Какое УДО?!
Тюремная администрация не догадывалась, а если бы рассказали – не поверила бы, – что карцеры были для него дополнительным стимулом.
Потом получит карцер ровно за шесть дней до рассмотрения кассационной жалобы на отказ в этом УДО – тот, самый карцер, за диалог в
Но не догадывалась тюремная администрация, а если бы рассказали – не поверила бы, – что карцеры были для него дополнительным стимулом. Потому что в карцере работал как никогда больше и плодотворнее, чем где бы то ни было. Да и потом Ходорковскому в какой-то степени нравился этот экстрим и драйв – когда обстоятельства работают настолько против тебя, что терять уже нечего. Никакого самомазохизма. Просто «чем жестче внешняя обстановка, тем мне лично лучше. Удобнее всего работать в ШИЗО, где появляется ощущение прямого, непосредственного противостояния враждебной силе. В обычных, по здешним меркам, условиях поддерживать мобилизацию тяжелее…»[22]
Карцер – помещение крошечное, не больше 2–3 квадратных метров, располагается либо на первом этаже, либо в подвальном помещении, с низким потолком, бетонным полом и нарами, пристегнутыми к стене. Отстегиваются только на ночь. Весь день заключенный либо стоит, либо сидит на полу…
Ходорковский из тех, у кого чем хуже обстоятельства, тем мозги работают лучше.
В карцере он остается один на один с собой. Прогулка раз в день – 30 минут. По логике тюремной администрации, в такие моменты у зэков должна ломаться психика и все такое. Ведь карцер – это, по сути, последняя черта, ниже в тюрьме упасть нельзя. И ему постоянно делали так, чтобы он падал ниже, ниже, ниже… А в случае Ходорковского цель тюремной администрации и тех, кто за ней стоял, само собой, понятно, заключалась еще и в том, чтобы раз и навсегда покончить с этой его кипучей неутихающей деятельностью. Отбить интерес, дать по рукам, пресечь… Чтоб больше не хотелось. А вот Ходорковский так не считал. Ему нравилось оставаться один на один с собой. Да, переписка, свидания (кроме свиданий с защитой), посылки, передачи – все это на время карцера запрещалось. Но зато книги, тетради, ручки… – какое счастье, что это разрешалось…
– Карцер – это время для размышлений, – объясняет мне Ходорковский. – У меня сразу рабочее настроение. Пишу, помимо того, что, как обычно, читаю. С движением – проблема. Места мало. Но терпимо. Теперь же голодом не морят, и в «холодную» бросают только пьяных и обкуренных. А так – обычная тюрьма. Правда, если спина устала, полежать можно только на полу. Но это мелочи.
У одних мозги в стрессовой ситуации работают лучше, у кого-то наоборот. Ходорковский из тех, у кого чем хуже обстоятельства, тем мозги работают лучше. Более того – оказываясь в карцере, он испытывал странный драйв, мозг в экстремальных условиях, в состоянии стресса, работал быстрее, четче, без осечек, все чувства обострялись, и само собой страх, если он и был, отходил…
Если колонию он любил (если такие места вообще можно любить) за то, что там из-за занятости на работах не было времени думать, когда в голову лезли всякие удручающие мысли, то карцер и ШИЗО любил за то, что думать там как раз можно было сколько влезет. Только думать не на тяжелые темы – удручающие мысли он «приучил» не вылезать, – а о новых идеях, планах, задумках, проектах… И без того на зоне фонтанирующий идеями, в обстановке стресса он фонтанировал этими идеями в разы активней. И сидя в карцере, уже знал, что по выходу из него надо написать, какие задания раздать адвокатам, какие идеи предложить тому-то и тому-то…
И без того на зоне фонтанирующий идеями, в обстановке стресса он фонтанировал этими идеями в разы активней.
В общем, просто если бы он ушел в себя, начал страдать и думать, как все плохо… он бы пропал, рано или поздно совершил ошибки, за которые… Нет, даже не будем договаривать. Главное – самодисциплина, самодисциплина, самодисциплина. За образец поведения, повторимся, он возьмет себе Шаламова. Ни в коем случае не Солженицина с его идеей о том, что опыт тюрьмы человека закаляет и ценен сам по себе. Шаламов со своей идеей о том, что опыт тюрьмы в человеческой жизни непригоден, ближе. Нельзя подвергать человека таким условиям. Другой вопрос. – раз уж ты в эти условия попал, будь добр, выстой. Ведь в тюрьме один шаг до падения. Один шаг – и полная деградация. Окончательная потеря человеческого облика.
Ходорковский даже не то что не ломался в карцере, в нем в такие моменты всплывали наружу качества, которые раньше лежали на дне.
Ходорковский даже не то что не ломался в карцере, в нем в такие моменты всплывали наружу качества, которые раньше лежали на дне. А теперь эти качества закреплялись в нем окончательно.
Так что все эти цели и установки администрации – раз и навсегда покончить с неслыханной по размахам тюремной деятельностью опального зэка – выполняли ровно обратную функцию. Этот зэк даже в карцерах умудрялся заниматься деятельностью, а выходил после них не то что с пошатнувшейся психикой, а какой-то обновленный, с пухлым «чемоданом» идей и планов…
А ведь на первый взгляд ничего хуже, чем карцер, с заключенным, произойти не может. А пример Ходорковского показывал: еще как может…
В общем, психика после таких его выходов из карцера ломалась уже у тюремной администрации. Администрации ведь наверняка отчитываться надо было перед… Ну, в общем, перед теми, кто носит невидимые миру погоны. И потому когда Ходорковского увезли из Краснокаменска, там облегченно вздохнули, словно избавились от тяжелого пласта проблем… Когда Ходорковского увезли из Читы, в Чите тоже облегченно вздохнули. Потому как избавились…
– От геморроя, – так прямо и отрезал как-то один из уфсиновцев.
Глава 24
Он и заложники
«Итак. Если лицо спокойное, голос обычный – значит все нормально: опять куча неприятностей и проблем, но… но терпимо в общем. То есть как всегда. Так. Если весел и даже шутит – неприятностей удивительным образом за неделю не случилось. Если… Если не шутит и голос странный, и смотрит необычно, то…» – примерно так рассуждал в уме адвокат Шмидт, каждый раз идя на свидание к своему подзащитному.
За семь лет Шмидт научился с ходу определять, какое у Ходорковского настроение. Будь то «Матросская
