великана и к обилию отвратительных запахов и звуков, сопровождающих это зрелище. Даже наблюдая за завтраком мою милую нянюшку, к которой я был искренне привязан, я не мог избавиться от отвращения. А ведь Глюмдальклич ела, по здешним меркам, совсем мало, изяществом природным и воспитанием не была обделена! Что уж говорить о молодом гвардейце, отличавшемся отменным аппетитом и при том ничуть не обязанном соблюдать этикет в тюремной камере. За один раз он отхватывал зубами кусок, которого вполне хватило бы на обед трем моим соотечественникам, а крошки, которыми усеивался каменный пол, размерами достигали голубиного яйца.

При этом он учтиво поинтересовался, не желаю ли я разделить с ним трапезу. Я поспешно отказался, ссылаясь на плотный ужин. Он не настаивал. Громко проглотив последний кусок и допив вино, Бедари повеселел. Как легко переходят молодые люди от одного расположения духа к другому, и как своеобразно реагирует юный организм на такие простые и даже примитивные вещи, как наполнение желудка! Ведь ничего, ровным счетом ничего не изменилось в положении юного дригмига. Он по-прежнему находился в подземно тюрьме, над ним по-прежнему довлело обвинение в страшном преступлении, а значит самая жизнь его находилась под смертельной угрозой. Но вот, он поел — причем ему подали не какие-то изысканные блюда, а краюху черствого хлеба и кувшин воды, сдобренной толикой дешевого виноградного вина. И вот, пожалуйста — насколько можно было видеть в полумраке камеры, щеки его порозовели, глаза заблестели, а на губах то и дело появляется тень улыбки! Поистине, человек — самое странное творение подлунного мира, и размеры тела тут не имеют ни малейшего значения.

Дождавшись, когда тюремщик унес пустую миску, я вышел из-за ножки топчана и продолжил расспросы.

— Скажите, — спросил я, — вот вы говорите, что помирились с фрискандом. Примирение тоже произошло в присутствии ваших друзей?

— Увы, нет, — ответил Бедари. — Ни у меня, ни у моих друзей не было больше настроения играть, так что вскоре они ушли, а я хотел вздремнуть. Но сна не было, и я решил еще раз переговорить с Цисартом.

— Вам это удалось?

— Конечно, — сказал дригмиг. — Я пошел к нему, дал слово, что ничего подобного не говорил. Фрисканд сказал, что верит мне. Мы пожали друг другу руки, и я вернулся к себе.

— Цисарт был у себя в комнате один? Никто вас не видел в тот момент, когда вы беседовали?

Бедари покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Я не заходил в комнату фрисканда. Я постучал, когда он открыл дверь, я сразу же заговорил. Возможно, у него кто-то был, но я никого не видел. В коридоре казармы тоже никого не было.

— Ну, а сегодня? С чего вдруг вы пошли на то место? — спросил я.

— Я получил записку — от фрисканда, чтобы я срочно пришел на лужайку в парке. Когда же я пришел, Цисарт был мертв, и в его спине торчала моя шпага.

— А кто передал вам записку от него?

Бедари покачал головой.

— Этого я не знаю, — ответил он. — Сменившись с караула, я лег спать. Когда проснулся — увидел рядом с кроватью записку.

— Вы так крепко спали, что не слышали, как кто-то вошел к вам в комнату? — недоверчиво спросил я.

— Да. я действительно спал очень крепко, — признался Бедари. — Не знаю, почему. Может быть, потому что, прежде чем лечь спать, выпил два кубка вина.

— И где же эта записка? — поинтересовался я.

— Не помню. Кажется, я оставил ее в комнате.

Более ничего путного молодой человек сообщить мне не смог. Пора было покидать его камеру и приступать к самостоятельным поисками истинного убийцы. По моей просьбе, Бедари осторожно поднял меня к отверстию в двери. Толщина двери составляла ни много ни мало — два фута, так что я спокойно встал на нее как на крепостную стену, а затем осторожно пролез между прутьями решетки, походившими на мощные колонны римского или греческого храма. На краю мне пришлось остановиться в растерянности. Я не подумал, что мне придется спуститься с высоты, примерно равной 50 футам. Между тем, ушедший тюремщик мог вернуться каждую минуту. Я лихорадочно искал выхода. Прыжок с такой высоты был бы, без сомнения, чистым самоубийством, а никаких приспособлений, которыми я мог бы воспользоваться, у меня не было.

Позади меня послышался шепот: «Грильдриг!» Я оглянулся и увидел, что Бедари привязывает к крайнему пруту решетки что-то вроде каната. Подбежав, я увидел, что он связал вместе два плетеных шнура, украшавших его камзол. С помощью этих шнуров я легко спустился вниз — правда, ладони мои горели, ибо шнуры эти оказались куда грубее корабельных канатов.

— Удачи! — шепотом пожелал мне Бедари. — И спасибо тебе, Грильдриг. Даже если ты ничего не сможешь сделать, — с этими словами он отошел от двери, чтобы случайно не привлечь внимание тюремщика.

Я оказался в подземном коридоре. Факел, закрепленный на высоте примерно 70 футов, едва освещал стены, оставляя пол почти в кромешной тьме. Я осторожно двинулся вперед. Выбоины в каменном полу мало беспокоили охранников или узников, но для существа моих размеров являлись серьезным препятствием. В темноте, вдоль обеих стен, угадывалось движение каких-то тварей. Скорее всего, то были крысы, которые могли посчитать меня легкой добычей. На всякий случай, я обнажил тесак и прибавил шагу.

Какое-то время отвратительные грызуны не тревожили меня. Я вполне спокойно и относительно быстро преодолел ту часть коридора, которая вела от крыла с темницами к лестнице. На это у меня ушло не более полутора часов.

У первой ступеньки я остановился в изрядном смущении. Ее высота составляла никак не меньше 8 футов, и вскарабкаться на нее без чьей-либо помощи, значило карабкаться по отвесной каменной стене.

Я растерянно огляделся. Вокруг не было ничего, что я мог бы использовать в качестве дополнительной ступеньки. Тесак, который я все еще держал в руке, был в этом деле бесполезен.

От поисков выхода меня отвлек страшный грохот открывающейся вверху решетчатой двери, а вслед за тем — топот спускавшегося по лестнице тюремщика. Над головою он держал зажженный масляный фонарь, дававший больше света, чем закрепленные слишком высоко факелы.

Я поспешно отступил в тень, ожидая, пока тюремщик спустится и пойдет дальше. Но служитель подземелья вовсе не торопился. Спустившись по лестнице, он сделал всего лишь два шага — и остановился в 1 роде от первой ступени. Правда, повернулся он лицом к темницам, так что я вполне мог бы проскользнуть за его спиной. Что я и намеревался сделать — надеясь, воспользовавшись неровностями и выбоинами в камне, быстро взобраться на первую и вторую ступени — а дальше лестница поворачивала.

К сожалению, голодная крыса вовсе не собиралась так легко отказываться от необычной двуного дичи, какой ей представлялся я. Одним прыжком она перерезала мне дорогу, оказавшись на ступени. В тусклом свете фонаря, который держал в руке тюремщик, хищно горели огромные глаза и грозно сверкали клыки опасной твари. Путь к отступлению тоже был перекрыт — стоящим спиной ко мне и ничего не подозревавшим тюремщиком. Оставалось лишь одно — сразиться с крысой не на жизнь, а на смерть.

Я сделал пробный выпад, который, кажется, смутил чудовище. Крыса отступила на шаг. Не давая ей возможности опомниться, я бросился вперед, обрушив на нее град ударов. Но крыса, опомнившись, сама атаковала меня, и отступать пришлось мне — что я и сделал, оказавшись в почти темном углу, справа от лестницы. Крыса присела, готовясь к прыжку — и в это время я одним прыжком преодолел разделявшее нас