Маша переехала к ним, и поскольку Руслан с женой стали терять друг к другу сексуальный интерес, то он был даже немного рад. И переключился на интрижку с японским гобоистом.

Надо заметить, что Руслан вырос в атмосфере придыхания перед Азией. Папа Эдик был любителем всего китайского и, как только позволили деньги и площадь квартиры, немедленно повесил над кроватью тряпицу XIV века, кухню расписал иероглифами и начал травить семейство зеленым чаем и заунывными мелодиями.

В целом Руслану это все нравилось, даже косенькая китаянка, нарисованная на тряпице, вызывала у него определенную симпатию. Но подростковый дух противоречия требовал свою порцию неповиновения: если папа Эдик любит Китай, то Руслан любить Китай не будет. Поколебавшись между любовью к ориентальному стилю и требованиями переходного возраста, Руслан решил любить все японское.

Он штудировал переводную японскую литературу, пытался освоить чайную церемонию и даже выучил несколько фраз по-японски.

– Ах, тетенька в песках, ах, сливы в цвету, ах, мису-суп! Проперло мальчика цветущей сакурой по самые гланды, – издевался над сыном Эдуард.

Для полноты картины не хватало только живых японцев. В советские времена в Прибалтике японцы были в дефиците. Килька в банках была, а колбасы и японцев не было.

Так и дожил Руслан до двадцати четырех годов, не имея в знакомых ни одного лица японской национальности.

И тут Руслана понесло в гей-бар. Там он выпил выпрямляющего напитка и начал оглядываться по сторонам. Рядом сидело что-то такое маленькое, черненькое, монголоидное.

«Именно малой северной народности мне в коллекции и не хватает», – подумал Руслан и отправился в гости к новому знакомому.

В гостях Руслан стал беседовать на светские темы: курс доллара, гигантские крысы в метро, поэзия обэриутов. Новый знакомец хлопал глазами и ничего не понимал. Не понимал, потому что оказался самым настоящим японцем. Вполне себе аутентичным, девятнадцати годов, студентом консерватории по классу гобоя.

В то, что это японец, а не чукча, Руслан поверил сразу. А вот в то, что он гобоист, никак верить не хотелось: кузина Сонечка рассказывала, что «духовикам» нет равных в минете.

– Если он играет на гобое так же, как сосет, не знаю, как его в «консерву» взяли, – жаловался Руслан кузине.

– Что, плохо сосал? – лениво поинтересовалась Сонечка. Она вышивала пожилому Лютику ермолку. Лютику было все равно, а на Сонечкин взгляд, коту очень не хватало ермолки с желтым мо- гендовидом.

– Плохо сосал, – ответил Руслан в трубку и покосился на спящего рядом японца. – Я бы даже сказал, воз-му-ти-тель-но!

– А ты его бей, – сказала Сонечка. – Они это любят.

– Да вообще японец какой-то бракованный. По-английски не говорит, потому что у них в деревне градообразующее предприятие – немецкий завод, по-русски же говорит весьма приблизительно.

– А что говорит?

– Говорит, твоя моей нравится.

– У них там, говорят, культ всего большого. Так что развлекайся, только смотри, чтобы он не лопнул. Пойду ермолку на Лютика мерить, чао, дурень.

Наото вцепился в Руслана, как клещ в грибника. Он обращался к нему исключительно на «вы», употреблял суффикс «сан» и разве что не молился.

Как и все японцы, выпить юноша любил, но косел со ста граммов. Как-то он повел Руслана показать консерваторским землякам. «По улицам слона водили, – мысленно хихикнул Руслан, – по улицам Киото».

Японцы были милы, что-то щебетали по-японски и аккуратно разливали водку по чашечкам для сакэ. Через полчаса началось мрачное японское безумие. Тихоня-пианистка предлагала немедленно ее связать и выпороть. Будущий композитор танцевал «танец осьминога», и Руслан наконец-то понял, почему этот танец считается верхом непристойности, а Наото затянул песню. Как выяснилось, это была японская лирическая песня про подсчет лобковых волос. Руслан помнил, что критерием японского порно считается демонстрация лобковых волос. Со шваброй в заднице бегать – это пожалуйста, а вот лобковые волосы – ни-ни.

Судя по состоянию разбушевавшейся японской интеллигенции, пора было валить. Мало ли что придет им в голову – возьмут и на суши порежут. Наото сам ходить уже не мог – примерно каждые два метра он падал. Руслан взял его на закорки и понес в сторону японского жилища, благо, оно было рядом.

Руслан шел по питерским переулкам, на плечах у него сидело косоглазое японское чудовище, горланило песни и рулило Русланом, держа за уши. И тут Руслан вспомнил, что в квартире чудовища нет ни еды, ни презервативов.

Руслан завернул в ночной магазин, сгрузил японца под прилавок и велел ему лежать и бояться. Японец укусил Руслана за ногу и хихикнул.

– Девушка! Дайте, пожалуйста, пельмени и два гондона! – усталым голосом сказал Руслан. Из-под прилавка поднялась японская голова и сказала девушке:

– Привет, я тебя рюбрю.

– Я больше не буду курить гидро-понь, я больше не буду курить гидро-понь, – забормотала продавщица, кинула на прилавок требуемое, взяла деньги и отошла на всякий случай подальше.

– Ну, гейша косорылая, спи давай. – Донеся груз до места назначения, Руслан сгрузил японца на кровать. – Хватит с меня на сегодня японской интеллигенции.

Утром проспавшийся японец начал изъясняться в любви. Почему-то он делал это, держа Русланов член во рту. Видимо, тренировал дикцию по Демосфену.

– Вы, – прочавкал японец, – у меня второй торько. Я рюбрю вас всей дусёй, Русран-сан.

– Ну да, ну да, – проворчал «Рус-ран-сан». – Все мы, бабы, стервы, ми-лай, бог с тобой. Каждый, кто