Я чувствую к нему сострадание. Мне слышно, как разрушается его родной язык.
Он вытаскивает для меня стул и ставит на столик тарелку.
Ему необходима компания, чтобы есть. Он ест так, как будто ему хотелось бы объединить жителей всех стран вокруг кастрюль с мясом, он преисполнен неистребимой веры, что несмотря на все войны, и насилие, и языковые барьеры, и климатические различия, и проявление датского военного суверенитета в Северной Гренландии, даже после введения самоуправления, у нас есть одно общее - нам надо питаться.
На его тарелке порция макарон, которая достаточно велика, чтобы можно было предложить и мне.
- Вы слишком худенькая, фройляйн.
Он натирает большой кусок пармезана, сухая золотистая пыль, словно маленькие снежинки, сыпется на макароны.
- Вы ein Hungerkunstler.
Разрезав на части собственноручно испеченные батоны, он поджарил их в масле с чесноком. Засовывая в рот куски по 10 сантиметров, он медленно и с удовольствием пережевывает.
- Урс, - спрашиваю я, - как ты попал на судно?
У меня не получается говорить ему “вы”.
Он перестает жевать.
- Верлен говорит, что вы Polizist.
Он обдумывает мое молчание.
- Я был im Gefangnis.
Это объясняет цвет его лица. Тюремная бледность.
- Я ездил на машине в Марокко. Я решил, что если провезти с собой два килограмма, то у тебя будут деньги на два года. У итальянской границы меня взяли на Stichprobekontrol. Ich bekam drei Jahre.
- Как тебе было в тюрьме?
- Die beste Zejt meines Lebens.
От волнения он перешел на немецкий.
- Никакого стресса.Только Ruhe.
- А “Кронос”?
Он еще раз пытается оценить мои намерения.
- Я служил в армии, в швейцарском флоте.
Я смотрю, не шутка ли это, но он категорично машет рукой.
- Flussmarine.
- Кто нанимал тебя?
Он не отвечает.
- Кто такой Тёрк?
Он пожимает плечами.
- Я видел его einmal.
- За чем мы плывем?
Он качает головой.
- Ich bin Koch. Es war unmuglich Arbeit zu kriegen. Sie haben keine Ahnung, Fraulein Smilla...
- Я хочу посмотреть холодильники и склады.
На его лице появляется страх.
- Aber Verlaine hat mir gesagt, die Jaspersen will...
Я наклоняюсь через стол. Тем самым я заставляю его забыть о макаронах, о нашем взаимопонимании, о его ко мне доверии.
- “Кронос” - это судно, которое везет контрабанду.
Теперь он в панике.
- Ahn, ich bin kein Schmuggler. Ich konnte nicht ertragen, noch einmal ins Gefдngnis zu gehen.
- Разве это не было лучшим временем твоей жизни?
- Aber es war genug.
Он берет меня за руку.
- Ich will nicht zurьck. Bitte, bitte.
- Посмотрим, что я могу сделать.
Продовольственные склады находятся прямо под камбузом. Они состоят из морозильного помещения для мяса, помещения для яиц и рыбы, двойного холодильного помещения для других скоропортящихся продуктов с температурой плюс два градуса по Цельсию и различных шкафов. Все заполнено продуктами, чисто, аккуратно, удобно уложено. Видно, что этими помещениями настолько часто пользуются, что вряд ли они могут быть тайником.
Урс показывает их мне со смесью профессиональной гордости и страха. На то, чтобы просмотреть их, уходит две минуты. Я действую по графику. Иду назад в прачечную. Отжимаю в центрифуге белье. Кладу его в сушильную машину и, повернув ручку, включаю. Потом я снова ухожу. И направляюсь вниз.
Я ничего не знаю о двигателях. И более того, даже не собираюсь изучать их.
Когда мне было пять лет, мир был для меня непостижимым. Когда мне было 13, он казался мне гораздо меньше, гораздо более грязным и до тошноты предсказуемым. Теперь он по-прежнему находится в беспорядке, но снова кажется - хотя и по-другому - таким же сложным, как и в детстве.
С годами я по собственной воле стала накладывать на себя некоторые ограничения. Я больше не хочу начинать сначала. Изучать новую специальность. Бороться со своей собственной индивидуальностью. Вникать в работу дизельного двигателя.
Я полагаюсь на брошенные Яккельсеном замечания. - Смилла, - говорит он, когда я сегодня утром застаю его в прачечной. Он сидит, прислонившись спиной к изолированным трубам с горячей водой, сунув в рот сигару, спрятав руки в карманы, с целью уберечь от соленого морского воздуха свою персиковую кожу, которая так необходима ему, чтобы гладить изнутри женские бедра. - Смилла, - отвечает он на мой вопрос о двигателе, - он огромный. Девять цилиндров, каждый из которых 450 в диаметре, с ходом поршня в 720 миллиметров. Сделан на заводе “Бурмайстер и Вайн”, с прямым реверсом, с наддувом. Мы плывем со скоростью 18 или 19 узлов. Он сделан в 60-е, но отремонтирован. Мы оснащены, как ледокол.
Я смотрю на двигатель. Он неожиданно возникает передо мной - мне приходится его обходить. Его топливные вентили, стержни его клапанов, трубы радиатора, пружины, полированная сталь и медь, его выхлопная труба и его безжизненная, но, тем не менее, полная энергии подвижность. Как и маленькие черные телефоны Лукаса, он - квинтэссенция цивилизации. Нечто одновременно естественное и непостижимое. Даже если бы это было необходимо, я бы не смогла остановить его. В каком-то смысле его, наверное, и нельзя остановить. Может быть, на некоторое время выключить, но не окончательно остановить.
Может быть, так кажется, потому что он не является индивидуальностью, подобно человеку, а лишь
