негодниками?» — «Ах, мой гость, я прошу у Аллаха лишь одного, и, право, это не так уж много: дал бы он мне хоть денек побыть халифом вместо наместника Аллаха, повелителя правоверных Харуна ар-Рашида!» — «Ну, а если бы ты, Абу-ль-Хасан, стал халифом вместо повелителя правоверных Харуна ар-Рашида, что бы ты сделал в этот день?» — «Я вознаградил бы щедрого и великодушного, который, как ты, оказывает достойным людям милость и благодеяние, — ответил Абу-ль-Хасан. — А потом тотчас же послал бы за имамом из квартальной мечети, и всыпал бы ему четыреста плетей из слоновьего хвоста, и показал бы этому проклятому все его паскудство. И еще послал бы за теми четырьмя стариками сторожами, и им тоже влепил бы по четыреста плетей, и велел бы им сидеть дома, не задевать никого из жителей квартала и не вмешиваться не в свое дело. Пусть себе сидят и читают Коран, а я уж дам им хлеба вдоволь».
И халиф, услышав слова Абу-ль-Хасана, остался доволен его суждением и справедливостью, так как тот пожелал стать халифом лишь для того, чтобы отомстить дурным людям, а Абу-ль-Хасан и все жители квартала действительно устали от этих пяти негодяев — четырех старых квартальных сторожей и имама в мечети.
«О Абу-ль-Хасан, — сказал халиф, — твое суждение поистине справедливо и правосудно, и Аллах великий может даровать тебе то, что ты желаешь, ибо, клянусь великим Аллахом, он был бы этим доволен. Возможно и вероятно, что когда повелитель правоверных узнает, что ты хотел бы стать халифом, чтобы отомстить за обиду, из любви к справедливости, он сделает тебя на день своим наместником. Мне нетрудно, Абу-ль-Хасан, осведомить повелителя правоверных о твоем желании, ведь хотя я мосульский купец, у меня с халифом знакомство и дружба». — «О гость, — рассмеялся Абу-ль-Хасан, — ты как будто шутишь, и потешаешься надо мной, и насмехаешься над моим слабым умом. Ведь если даже твои слова и правильны и ты пойдешь и скажешь об этом повелителю правоверных, он только посмеется над нами с тобой и над скудостью моего ума. Но правда, если бы халиф узнал об этих людях, он воздал бы им по заслугам». — «Нет, Абу-ль-Хасан, — возразил халиф, — не говори, что я над тобой смеюсь. И упаси боже, чтобы я смеялся над таким хорошим человеком и ответил бы неблагодарностью на милость. Да и халиф тоже не станет над тобою насмехаться, как ты подумал; совсем наоборот — это его только повеселит и позабавит. Однако хватит нам разговаривать, ведь ночь уже вся прошла». — «Ты совсем сонный и хочешь отдохнуть, — сказал Абу-ль-Хасан. — Правда, ты устал, но здесь, в бутыли, остается еще немного вина. Прикончим его, разделаемся с ним, а потом поспим. Но сначала, о гость мой, я дам тебе наставление: когда утром выйдешь раньше меня, прошу тебя, закрой за собой дверь». — «Слушаю и повинуюсь, Абу-ль- Хасан, — ответил халиф. — Но я хочу сам налить тебе последнюю чашу». «С любовью и охотой, о гость мой!» — воскликнул Абу-ль-Хасан.
И халиф взял бутыль, налил себе и выпил, а потом он наполнил чашу Абу-ль-Хасану, и положил в нее немного банджа, и подал ее Абу-ль-Хасану, говоря: «Ты все время мне прислуживал, о Абу-ль-Хасан, и теперь мне следует послужить тебе». Абу-ль-Хасан взял чашу, поблагодарил халифа и выпил ее всю. Вино и бандж закружились у него в голове, и он упал на землю и заснул как убитый, и халиф засмеялся. А Масрур уже стоял перед халифом, и тот сказал ему: «О Масрур, взвали его на плечи и хорошенько запомни этот дом, чтобы, когда я тебе велю, принести его обратно». — «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных», — ответил Масрур.
И халиф вышел, а Масрур шел за ним следом, неся Абу-ль-Хасана. Они оставили дверь открытой и шли до тех пор, пока не дошли до дворца; и оказалось, что невольницы, рабы и евнухи еще не ложились. И халиф положил Абу-ль-Хасана во дворце и велел рабыням раздеть его и переодеть в платье, которое халиф надевает для сна; и Абу-ль-Хасана тотчас же одели в ночную одежду халифа и положили на его постель. А потом халиф созвал всех своих невольниц, наложниц, евнухов и вообще всех тех, кто обычно состоял при халифе, исполняя службу, и когда все собрались, сказал им: «Завтра вообразите, что этот человек — я, халиф, и служите ему с таким же почтением и уважением, какое оказываете мне. Все, что вы делаете для меня, когда я встаю с постели, делайте и для него тоже, и я не хочу, чтобы хоть один из вас прислуживал мне — наоборот, все прислуживайте ему, точно он и есть халиф. И берегитесь, и еще раз берегитесь меня ослушаться».
Потом халиф послал за Джафаром, своим везирем, и рассказал ему историю Абу-ль-Хасана и то, что у него с ним случилось, и затем молвил: «Завтра утром приходи как обычно в диван с эмирами и вельможами царства. Абу-ль-Хасан выйдет к вам в диван, словно он халиф, а вы оказывайте ему необходимые почести, которые вы оказываете мне. Оповести об этом прочих эмиров и везирей и проявляй к нему почтение и уважение, и пусть всякий из вас делает вид, что он — это я, собственной особой. Берегитесь ослушаться его в том, что он вам прикажет, и, наоборот, делайте все, даже если он растратит богатства всего государства и опустошит всю казну. Исполняйте все его повеления и берегитесь ослушаться. Вот чего я хочу от вас».
И везирь отвесил халифу поклон и сказал: «Слушаю и повинуюсь повелителю правоверных!» — и потом вышел от него, а халиф направился в свои покои, чтобы лечь спать, и позвал старшего евнуха, и тоже наказал ему проявлять к Абу-ль-Хасану полное уважение, как будто это сам халиф, и добавил: «Прежде чем разбудить его от сна, как вы делаете со мной, разбудите меня. Я войду, и где-нибудь спрячусь, и посмотрю, что он будет делать». И главный евнух ответил: «Внимание и повиновение, о повелитель правоверных!» И халиф проспал эту ночь, а под утро главный евнух поднял его. И халиф встал, вымыл лицо, совершил омовение и помолился, а потом направился в ту комнату, где спал Абу-ль-Хасан, и спрятался в укромном месте, чтобы посмотреть, что тот станет делать.
И когда наступило утро, пришли все невольницы и рабыни и окружили Абу-ль-Хасана, и наложницы сели у него в головах, а евнухи стояли, скрестив руки. Они дали Абу-ль-Хасану чашу с питьем против банджа, и Абу-ль-Хасан поднял голову, но не мог сразу открыть глаз, до того она была у него тяжелая. И он стал раскрывать их мало-помалу и увидел, что лежит на шелковой перине, набитой страусовыми перьями, и покрывало сплошь заткано и расшито золотом, а комната, где он лежит, похищает разум и подобна райской обители. И Абу-ль-Хасан принялся протирать глаза, чтобы они не слипались, и потом открыл их и увидел, что вокруг него стоят наложницы и невольницы, каждая из которых как бы говорит луне: «Спрячься, я займу твое место!» — и в руках у них музыкальные инструменты, а другие невольницы, черные, стоят, скрестив руки, и евнухи тоже.
И Абу-ль-Хасан опешил и стал ворочаться то направо, то налево, и его охватило изумление, и ум его был ошеломлен, и он воскликнул про себя: «Что за притча! Я, верно, сплю и вижу сон! Клянусь Аллахом великим, это всего вероятней, а иначе — что же это такое?» И он поглядывал на невольниц и говорил: «Господи боже, что же это такое? Какой там сон, когда эти люди, и одежда, и чалма, что на мне, — халифские, а постель — постель халифов. Ясно — я стал халифом! Что же это, Абу-ль-Хасан? Ведь сейчас твой слуга скажет: «Мой господин рехнулся», — и тебя засадят в больницу. Ясно, я каждый день твержу: «Хочу стать халифом», — вот я и увидел такой сон. Правильно, это так и есть! Я вчера говорил об этом с мосульским купцом, которого угощал, и это, видно, мне и приснилось из-за болтовни и разговоров».
И он зажмурил глаза и хотел опять заснуть, говоря: «Это все от болтовни, парень», — но главный евнух подошел к нему и молвил: «О повелитель правоверных, день взошел! Вставай же, соверши омовение и помолись». И Абу-ль-Хасан, услышав эти слова, воскликнул: «Что за история? Я сплю или не сплю? Спи, парень, чтобы не сказали, что ты спятил и потерял рассудок!» И он зажмурил глаза и прикинулся спящим, и главный евнух опять подошел к нему и сказал: «О повелитель правоверных, не спи! Встань, соверши омовение и утреннюю молитву. Ведь солнце сейчас взойдет, а у твоего величества нет привычки пропускать утреннюю молитву». — «Господи боже, — воскликнул Абу-ль-Хасан, — что же это такое! Я все время сплю, но спящий никогда в жизни не слышит, а я-то ведь слышу, как кто-то меня зовет».
И он открыл глаза и увидел наложниц, невольниц, слуг и евнухов, которые стояли перед ним и ждали, и опять принялся тереть глаза, чтобы пробудиться от сна. Потом он открыл глаза и вгляделся, и убедился, и засмеялся, увидев себя халифом, и громко захохотал, а халиф украдкой смотрел на него и тоже смеялся. И невольницы, наложницы и евнухи, увидев, что Абу-ль-Хасан открыл глаза и смотрит на них, все приблизились к нему, и отвесили поклон, и пожелали ему славы и вечного благоденствия, и поцеловали перед ним землю. Одни принялись играть на лютне, другие — на цитре, иные — на гитаре и на прочих инструментах, и все подошли и пожелали Абу-ль-Хасану доброго утра и приветствовали его, как приветствуют халифов, а музыка все продолжала играть.
И Абу-ль-Хасан растерялся и опешил от этого и, закрыв глаза руками, закричал: «Что со мной делается! Господи! Это халифский дворец, вот невольницы и рабыни! Что же это случилось? Ты так с ума
