— Эрл, я, по правде сказать, не понимаю, что здесь происходит, но…

— Верити, не заставляй меня извиняться. — Это и было извинение — всплеск руками, ладони кверху, какие-то слова… — Скажу только, что произошла ужасная ошибка. Ужасная! И виноват только я.

— А по-моему, ошибку совершила я, когда согласилась поехать сюда. — В голосе ее звучали злость и обида. — Оскорбили, обманули, бросили…

— Мы попали не на тот этаж! — Фолкс надеялся, что смех, который он изобразил, выглядел не таким уж нарочитым и натужным. — Нет, ты можешь поверить? Возраст все-таки сказывается.

— Не на тот этаж?

— Объясняю. Владелец здания хотел иметь доступ к моим бывшим помещениям, чтобы начать демонтаж, поэтому меня перевезли сюда. — Объясняя все это, вернее, сочиняя на ходу, Фолкс старался, чтобы его слова звучали как можно убедительнее, поэтому изо всех сил с честным видом таращил глаза. — За столько лет я так привык выходить на втором этаже, что делал это автоматически. Прости…

— Так все на месте? — Она подозрительно огляделась по сторонам.

— Абсолютно все. — Он картинно кивнул. — И слава Богу, потому что был момент, когда я подумал…

— Ну да. Я тоже так подумала. — Она не сдержала нервный смсшок, и Фолкс поспешил изобразить то же самое.

— Могу ли я снискать твое прощение?

— Ну, это зависит от того, что там у тебя внутри. — Она сверкнула улыбкой.

Пропустив Верити вперед, он повел ее в среднюю комнату. По дороге она то и дело нахваливала to, что ей удалось заметить.

— Господи, Эрл! Какая же красота!

— Да что там красота? Это все продается! — сказал Фолкс и, присев возле сейфа, набрал комбинацию и открыл дверцу.

— Это она? — спросила Верити, почти не дыша и натягивая на руки нитяные перчатки.

— Она.

Фолкс достал из сейфа коробку с маской и поставил ее на один из ящиков. Потом снял пиджак и бросил его на другой ящик красной подкладкой кверху. Вынув маску из коробки, он положил ее на пиджак — чтобы эффектнее смотрелась на красном фоне. Потом отступил на шаг и подтолкнул Верити вперед.

— Вот, пожалуйста.

Верити медленно подошла и осторожно взяла маску в руки, облаченные в перчатки. Поднесла к лицу и смотрела на нее не мигая. Кровь прихлынула к шее, к щекам, дыхание участилось, руки дрожали. Она готова была расцеловать маску. Но удержалась — только выдохнула наконец и опустила ее на соломенное ложе. Плечи Верити подрагивали.

— Ну? Что скажешь? — спросил Фолкс, дав ей немного прийти в себя.

Верити не могла вымолвить ни слова — губы дрожали, в глазах стояли слезы. Она смотрела на Фолкса, махая ладошкой возле рта — словно пыталась выудить из себя какие-то слова.

— Это такая красота! — наконец произнесла она. — Это все равно что… все равно что заглянуть в глаза Бога!

— Узнаваемые черты есть?

— Если дата происхождения верна…

— Верна, верна…

— Значит, Фидий. Фидий! Фидий! Фидий! — Она уже кричала. — А кто же еще?

— Тогда я надеюсь, что ты подтвердишь это моему покупателю. — Фолкс достал из кармана телефон и стал искать нужный номер. — И оценишь должным образом. Ведь он потом подарит это тебе.

— Ну разумеется! — Верити, не сдерживая эмоций, выхватила у него из рук телефон, когда он начал звонить. — Как его зовут?

Темень. Запах сена. Лай собак.

Придя в себя, Аллегра приподняла голову и снова уронила, издав болезненный стон. Какой-то предмет не да ват ей сесть. Предмет гладкий и плоский… деревянный предмет. Она ощупала его руками, натыкаясь на гнетущие стенки по бокам, и поняла, что лежит в деревянном ящике.

Потом она вспомнила последнее, что видела, — злобные глаза Фолкса, замахнувшегося на нее зонтиком, словно занесшего над ней топор палача. Потом тьма… Тьма, запах сена, лай собак, что-то твердое и неровное под ней, боль в виске от удара проклятым зонтиком. И все это на фоне какого-то непрекращающегося монотонного жужжания и воздушного свиста. Как будто в самолете.

Ну да, в самолете она и находилась. Лежала в деревянном ящике в грузовом отсеке.

Она ощупала ногу и вздохнула с облегчением — передатчик-локатор был на месте, приклеенный изолентой к внутренней стороне бедра. Найти его они могли, только раздев ее.

Аллегра понимала, что пошла на огромный риск. Риск, который Том ни за что бы не одобрил. Но как только стало ясно, что ни среди бумаг Фолкса, ни в его сейфе нет ничего содержащего хотя бы малейший намек на место сегодняшней сходки Делийской лиги, она сразу поняла, что должна делать. Взять из сумки передатчик и изоленту и, воспользовавшись суматохой, в какой ее спутники поспешно покидали здание, притаиться и ждать Фолкса, который уже несся по коридору. А потом попробовать поговорить или напугать его так, чтобы он сам доставил ее к Делийской лиге. Или сделать это, или отбросить всякую надежду добраться до полотна раньше, чем Сантос успсет передать его сербам. Сделать или признать свое поражение. Признать, что они с Томом не способны остановить Сантоса.

Слово «остановить» было, конечно, эвфемизмом — ведь было ясно, что сербы сделают с Сантосом, если он не предоставит им Караваджо. Она поймала себя на мысли, что после перенесенных за последние несколько дней ужасов думала о возможной участи Сантоса даже с радостью. Тем более что альтернативы не было — защищенный дипломатической неприкосновенностью, Сантос ушел бы от более цивилизованной формы возмездия.

Передатчик, как, помнится, говорил Том, действовал в радиусе трех миль. То есть проку от него на высоте тридцати тысяч футов никакого. Но если Том догадается, почему она не спустилась вниз со всеми, почему осталась и что задумала, то он может проследить ее путь до аэропорта, там как-то выяснить, в каком направлении ее увезли, и полететь туда ближайшим рейсом, а уж на месте, если повезет, вычислить ее по сигналу передатчика. По крайней мере таков был ее грубый, наспех придуманный план.

А пока она лежала в кромешной тьме, слыша только собственное дыхание, все больше и больше затруднявшееся из-за нехватки воздуха.

Лежала и думала, что вот опять ее погребли заживо. Выбраться нельзя, под ней такая же холодная твердыня.

Она колотила кулаками по стенкам, упиралась ногами в конец ящика, перевернулась и пробовала спиной вытолкнуть крышку.

Вот тогда-то она и обнаружила прямо перед собой две идеально ровные кругленькие дырочки в доске, которые не могла заметить раньше, до того как переменила позу. Она подтянулась к ним, прижалась ртом и начала жадно глотать воздух. Бешеное сердцебиение стало потихоньку замедляться.

А потом она почувствовала, что за ней как будто кто-то наблюдает.

Напрягая зрение в почти кромешном мраке, она разглядела лицо — безжизненные глаза, холодные губы, чуть приоткрытые в жестокой усмешке, кончик носа отбит.

Она лежала поверх статуи. Мраморной статуи. Но Аллегре казалось, что это не статуя, а труп и что лежит она не в ящике, а в гробу и гулкий звук за его стенками — не рев далекого мотора, а стук земли, которой засыпают ее гроб.