— Его знает Чибис. Так? Мы его заберем из тюрьмы, вывезем, и он нам все расскажет. Так?

— Так… Подожди, я не понял: куда вывезем?

— В лес. И допросим. Они играют без правил — почему мы должны их соблюдать?

Открылась дверь, с чашкой кофе в руке зашел Василевский:

— Серега, ты ведь у нас теперь босс? Подойди в канцелярию, там Москва на проводе.

— Бл-лин, начинается! — Серега вышел из кабинета.

Скрябин равнодушно сказал сам себе:

— В лес — так в лес.

В канцелярии на конторке, отгораживающей рабочие места двух женщин-делопроизводителей, стоял телефон со снятой трубкой. Еще раз мысленно выругавшись, Серега взял ее:

— Слушаю, Соловьев.

— Внимательно слушаете?

Это был Шилов. Серега отвернулся к двери, чтобы скрыть улыбку от женщин, искоса следивших за ним и прислушивающихся к разговору.

— А почему у вас, капитан Соловьев, раскрываемость такая низкая?

— Виноват, товарищ генерал. У нас начальник на работу забил, прогуливает. Нет должного руководства!

— Да будет тебе руководство! Слушай, на АЗС, где ты халтурил, в первом песочном ящике ключи от моей лайбы. Она на Черняховке брошена. Будет время — отгони ее к главку, чтобы не сперли. А в ящике оставь вторые ключи от своей хаты. Вечером бери Стаса, водки и посидим. Под бдительной охраной «наружки» перетрем дела наши скорбные.

— Не вопрос!

— За машиной, наверное, следят. Но у тебя доверка еще действует?

— Конечно. Все понял, товарищ генерал.

Когда Соловьев вышел из канцелярии, женщины-делопроизводители посмотрели ему вслед с осуждением:

— Вот ведь друзья, называются!

— Попал Шилов в неприятности — и все давай на него в Москву стучать…

…А на конспиративной квартире Шилов подмигнул Мише Краснову, лежавшему на кровати с гитарой в руках:

— И живы мы, пока друзья всегда стоят за нас стеной.

Не заметив машины с двумя операми «наружки», Егоров пересек двор, вошел в дом, по лестнице поднялся на последний этаж и позвонил в дверь квартиры Шилова. Он не знал, кто его ждет в квартире: убоповцы напополам с УСБ, девушка Шилова, его коллеги Серега и Стас или Фельдмаршал с боевиками, и на всякий случай подготовил несколько легенд.

Открыла девушка.

— Здравствуйте, — сказал Егоров, присматриваясь.

Понятно, конечно, что Роман не поселил бы у себя дома абы кого, но все равно, личное впечатление — самое важное.

Впечатление было благоприятным. Егоров решил, что девушке можно верить. Она действительно любит Романа. И в квартире, кроме нее, нет никого, ни своих, ни чужих, которые могли бы заставить ее действовать под их контролем.

— Вы с обыском? — спросила Юля. — Или за мной?

— Нет, я долг Роману принес. Вот… — Егоров вытащил заранее приготовленный лист бумаги, и, ободряюще поглядывая на Юлю, разборчивым почерком написал: «Есть очень важная информация. Если Роман появится, пусть свяжется с Егоровым из тюрьмы».

Убедившись, что Юля все прочитала и поняла, Егоров сказал:

— Я думаю, эти деньги сейчас очень пригодятся Роману. До свидания.

Выйдя из дома, Егоров зашагал к оставленной за углом машине.

Один из оперов «наружки» задумчиво сказал коллеге:

— Слушай, а я знаю этого парня. Это Егоров из «четверки». Мы с ним вместе служили. Интересно, что он здесь делает?

— Сообщи-ка инициатору. Пусть у них голова болит.

Юля подбежала к окну, дождалась, когда Егоров выйдет из дома.

Не оборачиваясь и не поднимая головы, он пересек двор и скрылся из вида.

Кто это был? Друг? Провокатор?

«Егоров из тюрьмы…» — он там работает или сидел? Лицо у него такое, что понять можно по- разному.

Что им всем нужно?

Юля вернулась в прихожую, из сумочки достала визитную карточку Карташова. Впервые прочитала ее: «Управление по борьбе с организованной преступностью… Начальник отдела». Взяла сотовый телефон, стала набирать один из указанных на карточке номеров. Остановилась, вспомнив, как Наталья сказала: «Все телефоны прослушиваются». Все — не все, а к ее «трубке», наверное, действительно подключились. Но телефоны УБОПа должны быть защищены от прослушки.

Юля надела сапожки, плащ и выскочила на улицу. Таксофон нашелся в двух шагах от дома. Не кабинка, а дурацкий П-образный козырек, который не защищает от уличных звуков. Приходится чуть ли не кричать, чтоб быть услышанным. Хорошо еще, место не самое оживленное…

— Карташова будьте добры.

Около таксофона, будто ожидая очереди позвонить, встала вульгарного вида девица в малиновой куртке и с длинным шарфом.

— Александр Иванович? Здравствуйте, это Юлия Сергеевна, которая… Помните? Скажите, у вас есть какая-нибудь информация? Я… Здесь заходил некто Егоров из тюрьмы и сказал, что у него для Романа есть какое-то очень важное сообщение. Да, очень важное… Нет, ничего… До свидания.

С чувством выполненного долга Юля повесила трубку и заторопилась домой.

Вульгарная девица встала под козырек, вытащила из аппарата забытую Юлей карточку и сказала в замаскированный под шарфом микрофон:

— Порядок. За лохами работать — одно удовольствие.

Упираясь кулаками в письменный стол, Арнаутов нависал над Кожуриной, которая даже немного оторопела от такого напора, и требовал немедленно «закрыть» Соловьева и Скрябина.

— Слушай, а ты не свихнулся на почве арестов? — спросила она, когда Арнаутов, высказавшись и не найдя понимая, замолчал, чтобы подобрать новые аргументы. — Я уже раз пошла у тебя на поводу, выписала обыск на их сейфы. И что?

— Они успели все спрятать.

— Что они спрятали, Коля, что? И за что их брать сейчас?

— Шилов в одиночку ничего бы не сделал. А доверять мог только своим. Соловьев и Скрябин с ним в одной упряжке.

— Ну и что? Посадишь их в камеру и будешь прессовать?

— Я опер, я способ найду! — Арнаутов сказал это с такой убежденностью, что у Кожуриной невольно округлились глаза. — А Шилов окажется без поддержки.

— Знаешь, Коля, иди-ка ты! Тоже мне, нашел девочку. Мне проблемы с начальством не нужны. Хочешь нормального результата — шевели извилинами.

У Арнаутова зазвонил телефон, и он наконец перестал нависать над столом. Достал «трубку», отошел к двери кабинета:

— Да! Что? С кем? Алло! Алло! Черт, аккумулятор сел. — Арнаутов повернулся к Кожуриной. — Баба Шилова звонила Карташову. Я полетел в отдел.

Не прощаясь, он вышел. — Давай, давай, лети, сокол! — пожелала Кожурина. — Не все брюхо о землю стирать…