— Сударь! Вы живы?! — обрадовался Жан.

— А то бы ты стал труп держать на коленях, — буркнул я.

Я потрогал шишку на лбу и поморщился от боли. Голова гудела, но могло быть и хуже. Я решил еще несколько минут полежать, не двигаясь и не открывая глаз. По затхлому запаху и так понимал, что нас заперли в каменном подвале.

Откуда-то со стороны раздался чей-то слабый голос:

— Господа, будьте осторожны, там, по левую руку от вас…

Французишка подпрыгнул так, что моя голова, потеряв опору, ударилась об пол.

— Что?! Кто здесь?! — завопил он.

— Жан! — взвыл я. — Ты что, смерти моей захотел?!

— Барин, сударь, я думал-с, мы тут одни-с!

Я моргнул несколько раз, но ничего не увидел — вокруг царила кромешная тьма.

— Heus-Deus! Я ничего не вижу! Я ослеп! — вскрикнул я, в панике ощупывая глаза.

— Вы не ослепли, — послышался давешний тихий голос, — мы находимся в подземелье… здесь ни окон… ничего…

— Heus-Deus! — вновь воскликнул я и добавил, воздев очи горе и осенив себя крестом: — Мог бы лучину хоть самую захудалую послать, я же столько раз ставил свечи в церквях!

— Все бы вам-с богохульствовать, сударь, — с отчаянием промолвил Жан.

— Милостивый государь, а вы кто будете? — спросил я, обращаясь в темноту.

— Я Мартемьянов Сергей Михайлович, секунд-ротмистр[31], — раздалось в ответ.

— Уже лет пять как в отставке? — уточнил я.

— Да, вышел при государе Павле Петровиче, — подтвердил Сергей Михайлович и взволнованным голосом спросил: — Господа, а какой нынче день?!

— Не самый счастливый…

— Я имею в виду, какое нынче число, год какой?

— Э-хе-хе, милостивый государь, да вы анахорет, — усмехнулся я. — Сегодня двадцать четвертое октября!

— А год? Год какой? — послышался из темноты отчаянный голос.

Мне сделалось не до шуток.

— Тысяча восемьсот второй год, — ответил я.

— Как — тысяча восемьсот второй? — с изумлением вскричал Сергей Михайлович. — Это точно? Вы не ошиблись?

Я поднялся на ноги, прикрыл рукою голову и осторожно разогнулся. Предосторожности оказались излишними — высота потолка позволила выпрямиться во весь рост. Я покачнулся: то ли голова после удара кружилась, то ли к темноте привыкнуть не успел.

— Жан, сколько времени я пробыл без сознания?

— Да всего-то-с минуты три-с от силы, — ответил французишка.

— Тогда точно так, — подтвердил я. — Сегодня тысяча восемьсот второй год, двадцать четвертое октября…

— Вот так раз. — Удивление в голосе господина Мартемьянова смешалось с облегчением. — Выходит, я всего-то три недели здесь. А мне казалось, годы прошли…

— Еще Диоген заметил-с, что в замкнутом пространстве без доступа света человек-с склонен преувеличивать ход времени-с, — назидательным тоном заявил французишка.

— Ладно, Диоген нашелся, — фыркнул я и легонько махнул в ту сторону, откуда звучал голос камердинера.

Мосье Каню взвыл от боли: моя рука угодила ему в живот.

— Су-у-ударь… что же… вы… делаете-с… — застонал он.

— Ох, прости. — Я нащупал голову французишки, прижал к груди и потрепал его по волосам. — Дыши глубже, сейчас все пройдет.

Отпустив мосье Каню, я выставил перед собою руки и сделал несколько шагов. Раздался голос господина Мартемьянова:

— Осторожно, прошу вас, не ступайте по левую сторону от входа.

— А что там? — Я замер на месте.

— Покорнейше прошу прощения, там я был вынужден устроить отхожее место, — ответил Сергей Михайлович и добавил с болью в голосе: — Меня тут превратили в совершеннейшую гниду…

— Напрасно вы так, напрасно, — утешающе промолвил я. — И вот еще, позвольте представиться. Я граф Воленский Андрей Васильевич. Мосье Каню — мой камердинер. Кроме того, с нами кот по кличке Нуар. Кстати, где он?

— Где-то здесь, — отозвался французишка.

— В отличие от нас, темнота коту нипочем. Но, к сожалению, Нуар не сможет ничего рассказать нам. Так что, Сергей Михайлович, будем признательны, если своими наблюдениями поделитесь вы.

— Какие наблюдения? — с досадой ответил господин Мартемьянов. — В этом углу, вот где я сейчас, имеются тюфяки. Тут я почивать изволю. В том вон углу тюки какие-то сложены. В них что-то твердое…

— Это минералы! — перебил я Сергея Михайловича. — Ага! Значит, я прав!

— Господи! Сколько же еще этой муке длиться?! — всхлипнул господин Мартемьянов.

— Недолго, милостивый государь, совсем недолго, — успокоил я его. — Через четыре дня в Москву приедет государь, его императорское величество Александр…

— И что? — с недоверием воскликнул господин Мартемьянов.

— А то, — продолжил я, — что наши тюремщики заставят нас таскать эти минералы наверх, на акведук, чтобы отравить воду…

— Какой акведук? О чем это вы, Андрей Васильевич? — испугался Мартемьянов.

— Как — какой? — в свою очередь удивился я. — Три недели назад акведук уже стоял, вы должны были его видеть!

В ходе разговора я пошел в обход, придерживаясь правой стены, и вскоре наткнулся на тюки. Я отряхнул машинально руку и ткнул один носком ноги. Судя по всему, мешки были весьма тяжелые.

Господин Мартемьянов тем временем разговаривал сам с собою:

— Всего три недели… три недели… А как же Жаклин? Как она, бедняжка? А Натали? Как же они?

— Жаклин? Натали? — переспросил я, приблизившись к узнику.

Он нащупал в темноте мою руку.

— Натали — это моя жена, а Жаклин — наша дочь, — объяснил Сергей Михайлович. — Это все Пескарев! Негодяй и мерзавец!

— Пескарев? — вскрикнул я. — В который раз слышу эту фамилию! Пескарев, значит! Это многое объясняет!

— Пескарев Филипп Юрьевич, из последнейших подлецов, скажу я вам! — с отчаянием произнес Мартемьянов. — Это он, он запер меня здесь. Он позарился на мое имение…

— Да он, похоже, не только на имение позарился, — нахмурился я.

— Да-да, конечно! — подхватил Сергей Михайлович. — Он, скотина, наверняка требует, чтобы Жаклин вышла за него! А Жаклин! Бедная моя Жаклин! Ради меня она погубит свою жизнь!

— Не отчаивайтесь! Мы живы и еще поборемся! — приободрил его я и спросил: — Как вас здесь кормили?

— Неплохо, — ответил Мартемьянов. — Но при чем здесь кормежка? Лучше бы я умер…

— А притом. Хорошая кормежка подтверждает, что вы, да и мы, надеюсь, нужны здоровыми и сильными, — объяснил я. — Вот увидите, нас заставят поднять ядовитые минералы на акведук.

— А потом-с отпустят? — всхлипнул Жан.

— Конечно, отпустят, — успокоил я французишку. — Прямо с акведука, там высота — девять саженей.

— Вам бы шуточки-с все шутить. — Судя по голосу, мосье Каню пустил большущую слезу.