— Ну, что, Розьер? Как думаешь, долго еще нам терпеть издевательства?

Котенок утробно зарычал, я запахнул шубу и вздохнул: даже звереныш оказался не на моей стороне.

Графиня извлекла откуда-то шерстяные рукавицы и протянула мне пару. В больших отделениях оказались по четыре дырочки для пальцев. Пока я натягивал их на руки, Алессандра смотрела на меня с каким-то странным сочувствием и, казалось, забыла и о приборах, и о записях. Я ответил вопросительным взглядом. Графиня обняла меня и прижалась жесткими, замерзшими губами к моим губам.

— Если мы не найдем способа спуститься на землю, наша участь окажется незавидной, — напомнил я.

— Зато на этой высоте изменился ветер. — Алессандра поднесла компас к самому моему лицу.

Стрелка подрагивала, указывая на юго-восток.

— Кажется, в той стороне Москва…

— Удачное направление, — согласился я, подумав, что если останусь жив, то найду, чем заняться в Первопрестольной.

— Ты замерз? — спросила Алессандра.

— Как видишь, не до смерти.

Я попытался улыбнуться, но губы едва слушались. Графиня тут же вспомнила про научные наблюдения — у нее хватало терпения греть руки близ жаровни и что-то корябать в своем журнале.

— Алессандра…

— Просто Алессандрина, — напомнила она.

— Алессандрина, неужели для тебя так важны наблюдения?

— Не прощу себе, если не сделаю записей, — ответила она. — Мужчины отчего-то решили, что наукой могут заниматься только они.

— Вот как! Ты, значит, готова пожертвовать жизнью, чтобы доказать обратное. А заодно и жизнью случайно подвернувшегося мужчины. Сдается мне, что ты все-таки знаешь способ, как вернуть монгольфьер на землю. Ты могла бы прекратить полет в самом начале.

— Могла. — Графиня де ла Тровайола смерила меня насмешливым взглядом. — И ты попался бы в руки полиции! И еще позволь напомнить: это розьер, а не монгольфьер.

— Прости, не вижу разницы, — признался я.

— Воздушный шар братьев Монгольфье наполнялся горячим дымом на земле, поднимался в воздух, а когда дым остывал, опускался вниз. Пилатр де Розье усовершенствовал изобретение, — с чувством превосходства поведала графиня. — Розьер поднимается вверх с жаровней в гондоле, сам видишь. Мы можем набирать высоту до тех пор, пока не кончится топливо.

— Топливо? — переспросил я.

— Да, — кивнула Алессандра. — А ты думал, это подстилка для любовных экзерциций?

Она отворила заслонку и сунула в жаровню охапку соломы. Я было расхохотался, но, хватив морозного воздуху, умолк. Не для того я бежал от убийц, чтобы умереть от чахотки.

— Ага! Я так и знал, что ты шутишь. Разыгрываешь меня! Если не подбрасывать солому, розьер благополучно спустится на землю!

— По расчетам профессора Черни, после прекращения подачи топлива шар поднимется вверх еще на целую милю. Мы запросто окажемся в слоях атмосферы с недостатком кислорода.

— Ну, так не поддавай больше топлива, — весело сказал я. — Оставь хоть сколько-то для любовных утех!

Я обнял Алессандру и через толстую шубу почувствовал ее упругое тело. Придавленный кот взвыл и вцепился когтями в мою грудь.

— А еще можно избавиться от балласта, — сообщила графиня.

Она развязала один из мешков, висевших за бортом, и вытряхнула из него песок. Розьер устремился вверх с большей скоростью.

— Ты меня не напугаешь, — усмехнулся я.

Во рту появился терпкий привкус крови. Это треснули обветрившиеся губы, когда я выдал снисходительную улыбку. Я хотел вернуться на землю, но Алессандра продолжала следить за приборами и, просунув пальчики в дырочки в рукавице, что-то строчила в тетради. «Ладно уж, потерплю», — подумал я, уверенный, что графиня де ла Тровайола превосходно справится с обязанностями воздушного лоцмана. А мне будет, о чем писать мемуары.

Некоторое время я смотрел вниз. Во все стороны расстилался лес, плавно изгибались реки, повсюду блестели озера. Иногда попадались деревушки. Избы казались игрушечными, а люди и домашняя скотина — черными муравьишками.

Когда же я смотрел вдаль, дух захватывало от величия открывавшейся панорамы. С гордостью думал я о том, что вижу лишь малую часть российской земли, но даже эта малая часть совершенно необъятна. Случись подняться на воздушном шаре где-нибудь в Париже, так наверняка в одну сторону мог бы англичанам помахать, а в другую — немцам или швейцарцам.

Неожиданно вспомнил о друзьях. Поло и Новосильцев, граф Кочубей и князь Чарторыйский правят этой землей. Великое дело делают и по праву войдут в историю! А я со своими нападками только под ногами путаюсь… Конечно, либеральные идеи, прогресс, конституция — все это нужно, однако попробуй-ка такую громадину в одночасье развернуть! Пшик один и выйдет!

Но и друзья хороши! Взяли бы и позвали б на службу! А то они великими стали, а меня только за былые заслуги и чествуют! Да и те скоро забудут…

От досады хотел плюнуть вниз, да и то не вышло, в горле-то пересохло давно.

Размышления довели до того, что разболелась голова. Порывами налетал обжигающе холодный ветер, в котором, казалось, не было воздуха. Дыхание участилось, щеки и нос горели от холода, ноги закоченели. Я приплясывал на месте, прикрывая лицо рукавицами.

Алессандра же работала, время от времени бросая на меня одобряющие взгляды. Каждый раз я рассчитывал, что она закончит и направит воздушный шар к земле. Но графиня мало того, что продолжала следить за приборами и корябать бумагу, так еще дважды подбросила соломы в топку.

— У тебя голова не болит? — вдруг спросила она.

— Болит, — кивнул я.

— И у меня, — задумчиво сказала она. — Так и запишем.

— Что ты делаешь? — спросил я, заглянув в ее тетрадь.

— Замеряю атмосферное давление и температуру, — ответила графиня, — и делаю пометки о нашем самочувствии.

— Не пора ли что-нибудь предпринять для его улучшения?

— Тебе уже невмоготу? — разочарованно спросила Алессандра.

— Да нет, все в порядке, — соврал я, пораженный стойкостью женщины.

Ее щеки сделались мертвенно-бледными, губы посинели. Я почувствовал, что, если мы не начнем немедленно спуск, все закончится печальным образом. Но заявить об этом гордость не позволяла. И я решил пойти на хитрость — дунуть в трубу. Алессандрина удивится, а я скажу, что заметил ангелов в огромном количестве. Надеюсь, моя шутка послужит красноречивым намеком на то, что пора закругляться, если и впрямь не хотим встретиться с херувимами.

Пальцы слушались плохо, но я справился: снял трубу, притороченную ремешками к бортику, и, чтобы губы не примерзли к латунному мундштуку, обложил его шейным платком.

Набрал полную грудь воздуха и дунул. Раздался низкий звук, словно трубили из преисподней. А на меня навалились слабость и головокружение, перед глазами поплыли черные точки и зеленые огоньки. Они двигались в воздухе не спеша, и я невольно залюбовался их хороводом. Хотелось пристальнее разглядеть их, но капризные точки разбегались, едва я начинал внимательнее приглядываться.

Неожиданно все эти огонечки устремились в темный омут, словно невидимая воронка поглотила их. Последняя точка исчезла в черноте, но вдруг вылетела обратно и обернулась испуганными глазами Сандры. Я обнаружил, что сижу на дне гондолы. Труба для оркестра роговой музыки валялась в соломе. Сонливость столь сильная охватила меня, что даже холода больше не чувствовал. Я должен был сомкнуть глаза хотя бы на несколько минут, чтобы вернуть толику бодрости.