Сжигающая его изнутри ярость разом вырвалась наружу, как вытолкнутая из бутылки пробка.

– Я лично знаком с Джимом Джонсоном, – начал он, – и, на мой взгляд, нашему штату, да что там штату, всей стране повезло, что на политической арене появился такой человек. Вы не понимаете, о чем говорите.

Лаура судорожно вздохнула.

– Том, что на тебя нашло? – Она оглядела сидевших за столом. – Это на него не похоже. Он никогда не был таким грубым. Я просто поражена, не знаю, что и сказать.

– А я совсем не удивлена, миссис Райс. – Все головы повернулись к Холли, которая в упор смотрела на Тома. – Я же говорила тебе, что кое-что про тебя знаю. Ты ходишь с девушкой, которая звонит людям по телефону и говорит всякие гадости, многим студентам в общежитии сует под двери записки, в которых поливает их грязью.

– Это ложь, – сказал Том.

– Нет. Брат моей подруги рассказывал, что у вас там есть целая группа таких, как ты. Поганые фанатики. Вы ненавидите всех, кроме самих себя.

«Да, нам не следовало приезжать», – в отчаянии подумала Лаура. У нее закружилась голова. Это было ужасно. Эта девушка, сестра Тома, с решительным ртом и живыми глазами, наверное, читала ту скверную газетенку, в которой он сотрудничал. Она залилась краской стыда.

– Холли, прекрати, – одернула Маргарет дочь, – это возмутительно.

– Да, мам, возмутительно. – Лицо девушки вспыхнуло, глаза от волнения расширились, но голос оставался спокойным. – Том антисемит. И нам лучше сказать об этом прямо. Разве не так? – требовательно обратилась она к Тому.

– Не без причины, наверное, – попробовал защититься он. – Как говорят, дыма без огня не бывает.

– Я так понимаю, ты оправдываешь Гитлера?

Все прекратили есть и, положив вилки на тарелки, в потрясенном молчании уставились на Тома.

– Начать с того, что Гитлер не совершал большей части преступлений, в которых его обвиняют. Все это измышления, пропагандистские штучки.

– Да, большей частью, – голос Холли был холоден как лед. – Ну, а как насчет «меньшей части»? Допустим, ты прав, и он совершил лишь малую толику из того, что ему приписывают. Что тогда?

– Это было движение за социальные реформы в Германии, кто-то при этом неизбежно должен был пострадать.

– Странно только, что пострадали по большей части евреи, – презрительно заметил кузен Мелвин. – Гитлер, Сталин, все это мы уже проходили. Ничто не меняется. И сейчас все обстоит точно так же, как в то время, когда твоему отцу, Артур, пришлось сменить фамилию Крефельд на Кроуфильд. Быть невидимкой. Дрожать от страха. Правильно?

Он широко развел руками, задев при этом локтем Тома. Тот сжался от этого прикосновения, подумав: «Крефельд, о мой Бог, Крефельд». Внутри у него все вибрировало от стыда; ему было стыдно перед самим собой. Он еще на дюйм отодвинулся от Мелвина. «Я не Крефельд и не Кроуфильд, черт возьми. Вы, идиоты, я Томас Пайге Райс».

– Хватит, Мелвин, – нахмурившись, вмешался Артур. – Тебе хорошо известно, почему наша фамилия была англизирована. В конце девятнадцатого века мой дед был бродячим торговцем. Его основной клиентурой были жены фермеров. Разве они смогли бы произнести Крефельд, скажи на милость?

– Да их интересовали иголки и булавки, а не фамилия торговца. А торговец, какую бы фамилию он ни взял, был для них презренным евреем, так же как мы сейчас для Джима Джонсона и этого его молодого восторженного поклонника, – огрызнулся Мелвин. – Ты чужак, таким и останешься. Что до меня, я по- прежнему ношу фамилию Крефельд, и будь проклят тот, кому она не нравится. – Он повернулся лицом к Тому. – Да, Том Кроуфильд, тебе еще многое нужно узнать о современном мире. Социальные реформы, да? Кто-то должен был пострадать, да? Предлагаю тебе для начала задуматься над тем, кто ты сам есть, молодой Кроуфильд.

– Меня зовут Том Райс. – Том начал подниматься, но Лаура цепко схватила его за руку.

Мелвин вышел из-за стола со словами:

– Я знаю, что бы я сделал, будь он мой сын. Могу сказать вам.

– Но он не твой сын, – ответил Артур.

– Ладно, прошу простить меня, и надеюсь, вы не будете держать на меня зла. А сейчас мне пора вернуться в контору.

Как только дверь за Мелвином закрылась, Маргарет нарушила наступившее неловкое молчание.

– Иногда Мелвин ведет себя как слон в посудной лавке. Я рада, что ты ответил ему, Артур. Он твой кузен, не мой, а женам не полагается ругать мужнину родню, если они хотят сохранить мир в семье.

– Да, мир, – с горечью заметила Фрида. Лаура опустила голову. Никто в здравом уме не стал бы рассчитывать на то, что эта встреча пройдет гладко, но то, что случилось, было настоящей катастрофой. И виноват в этом был Том.

Артур сложил ладони пирамидкой у рта и задумался, словно готовясь вынести окончательный приговор. Лоб его прорезали три глубокие морщины. Спустя минуту он положил руки на стол и заговорил. Его слова были повторением мыслей Лауры.

– Никто из нас не надеялся, что сегодняшний день будет легким. Но, думаю, мы не ожидали, что он окажется таким бурным. Мы понимаем, Том, – серьезно продолжал он, – какой это для тебя ужас. Питер тоже был бы потрясен. Должен, однако, заметить, что у Питера не было предрассудков. Он не был бы шокирован, обнаружив, что его биологические родители – методисты.

Лицо Тома горело, ладони покрылись потом. Этот человек был слишком терпимым, слишком сдержанным. И говорил он таким нарочито спокойным увещевающим тоном, чтобы показать свое превосходство. Гораздо легче иметь дело с носатым кузеном Мелвином. Он лез в драку, и ему можно было дать сдачи.

– Больно ли нам от того, что только что произошло здесь? – продолжал Артур. – Да, больно. Разрушило ли это наши надежды? Нет. Мы продолжаем надеяться, Том, что жизнь заставит тебя по-иному взглянуть на вещи. Но, как я уже говорил, мы должны быть предельно честны друг с другом. Нам сказали, Лаура, что ваш муж никогда не согласится прийти в дом к еврею, поэтому, естественно, мы тоже не можем приехать к вам.

Лаура покачала головой, борясь со слезами.

– Все это осложняет и без того непростую ситуацию. Но разве нельзя найти какой-то выход? – спросил Артур.

Обретя способность говорить, Лаура ответила:

– Мы с Томом приедем к вам еще раз. Да, Том, с тобой.

Том посмотрел на нее. «Никогда, – читалось в этом взгляде, – никогда тебе не уговорить меня приехать сюда еще раз».

Словно по сигналу все встали из-за стола. На тарелках осталось растаявшее недоеденное желе, раскрошенные рогалики. Великолепный десерт стоял нетронутым на серванте. Встреча закончилась, и не было смысла притворяться, что это не так.

У двери Артур взял Лауру за руку.

– Не думайте, что мы когда-либо попытаемся встать между вами и Томом, – сказал он с печальной улыбкой. – Но нам бы очень хотелось, чтобы мы все ладили между собой. Мы будем молиться за это.

Они поехали домой. Весь обратный путь они проделали в молчании. Том притворялся, что спит. У Лауры душа болела за Тома, за Кроуфильдов, за них всех.