— Тременхир.
— Лора.
На этот раз связь была лучше. Лора ясно слышала голос мужа, будто он говорил с ней из соседней комнаты.
— Алек. Извини, что меня не было, когда ты звонил. Мы вернулись только в семь часов.
— Хорошо провела день?
— Да, замечательно… Как у тебя дела?
— Хорошо. Но я звоню по другому поводу. Тут вот какая история. Я не смогу приехать за тобой в Тременхир. Мы с Томом по возвращении в Лондон сразу должны лететь в Нью-Йорк. Нам только сегодня утром сообщили. Позвонил председатель правления.
— Надолго уезжаешь?
— Всего на неделю. Дело в том, что нам разрешили взять с собой жен. Придется присутствовать на всевозможных светских приемах. Дафна летит с Томом, и я подумал, что, может быть, ты тоже захочешь поехать. Я почти все время буду занят, но ведь ты не бывала в Нью-Йорке, и я хотел бы показать тебе город. Только в Лондон тебе придется добираться самой, мы там с тобой встретимся. Как ты на это смотришь?
Лора пришла в смятение.
И эта инстинктивная реакция на предложение любимого мужа, стремившегося доставить ей удовольствие, наполнило ее сердце ужасающим чувством вины. Что с ней? Что с ней происходит? Алек просит ее поехать с ним в Нью-Йорк, а она не хочет. Не хочет лететь за тридевять земель. Не хочет торчать в Нью-Йорке в августе месяце, да еще с Дафной Боулдерстоун. Не хочет сидеть в кондиционированном отеле вместе с Дафной, пока их мужья улаживают свои дела. Не хочет ходить по раскаленным тротуарам Пятой авеню, разглядывая витрины.
Но еще больше ужаснуло ее собственное нежелание возвращаться на поезде в Лондон. Порывать с этим милым беспечным существованием. Покидать Тременхир.
Все это за какую-то секунду с пугающей ясностью промелькнуло в ее сознании.
— Когда ты летишь? — спросила она, пытаясь выиграть время.
— В среду вечером. На «Конкорде».
— Ты уже забронировал на меня билет?
— Сделал предварительный заказ.
— Сколько… Сколько ты пробудешь в Нью-Йорке?
— Лора, я же сказал. Неделю. — И добавил: — Не слышу энтузиазма в твоем голосе. Не хочешь лететь?
— О Алек, хочу… Спасибо, что предложил, но…
— Но?
— Просто все это несколько неожиданно. Я еще не успела осознать.
— На это не требуется много времени. План не очень сложный. — Лора прикусила губу. — Наверно, ты просто еще не готова к далеким путешествиям.
Она ухватилась за этот предлог, как утопающий за соломинку.
— Честно говоря, я и сама не знаю, готова ли я. То есть… Я чувствую себя неплохо, но не уверена, что мне стоит лететь за океан. В Нью-Йорке сейчас жара… И если что-то случится, это будет ужасно. Я все тебе испорчу, если заболею… — лепетала Лора. Собственные доводы даже ей самой казались неубедительными.
— Ничего страшного. Мы спокойно отменим четвертую бронь.
— Прости, Алек. Я еще так слаба. Может быть, в другой раз.
— Да, в другой раз, — согласился он. — Не беда, не волнуйся.
— Когда ты вернешься?
— В следующий вторник, полагаю.
— А мне как быть? Остаться здесь?
— Если Ева не возражает. Спроси у нее.
— И ты тогда сможешь за мной приехать? — С ее стороны это было еще более эгоистично, чем отказ лететь в Нью-Йорк. — В принципе, это ни к чему. Я… Я спокойно сама доберусь на поезде.
— Нет. Думаю, я смогу приехать. Если все будет нормально. Позже свяжусь с тобой и сообщу.
Возможно, у него запланировано какое-нибудь совещание. Ненавистный телефон только еще больше отдалял их друг от друга. А ей хотелось быть рядом с ним, хотелось видеть его лицо, как он реагирует на ее слова. Хотелось прикоснуться к нему, дать понять, что она любит его больше всего на свете, но ехать в Нью-Йорк с Дафной Боулдерстоун — это выше ее сил.
Уже не в первый раз она чувствовала, что между ними зияет пропасть. Пытаясь преодолеть отчуждение, она сказала:
— Я очень скучаю по тебе.
— Я тоже.
Не помогло.
— Как рыбалка? — спросила она.
— Превосходно. Тебе все шлют привет.
— Позвони перед отъездом в Нью-Йорк.
— Непременно.
— Еще раз прости, Алек.
— Ничего. Я предложил, ты отказалась. Ничего страшного. Спокойной ночи. Приятных снов.
— Спокойной ночи, Алек.
7
Сент-Томас[36]
В половине шестого утра Габриэла Хаверсток, лежавшая без сна с трех часов ночи, откинула мятую простыню и тихо встала с койки. У противоположной стены спал мужчина; на светлой подушке темнели его волосы и щетинистый подбородок. Его рука лежала на груди, голова повернута в сторону от нее. Габриэла надела старую футболку, что некогда принадлежала ему и, босая, бесшумно пробралась на камбуз в кормовой части судна. Нашла спички и зажгла конфорку на маленькой газовой плите, закрепленной в карданном подвесе. Наполнила водой чайник, поставила его кипятиться и поднялась в рубку. За ночь выступила роса, палуба была сырая, в капельках воды.
В рассветных сумерках водная гладь гавани была похожа на стеклянное полотно. Все суда, швартовавшиеся вокруг, еще спали, едва заметно покачиваясь на воде, словно дышали во сне. Набережная просыпалась. Завелась машина; на пристани темнокожий мужчина спустился в деревянное суденышко, отвязал его от берега и сел за весла. Габриэла слышала каждый всплеск, возникавший при погружении весел в воду. Лодка двигалась по гавани, оставляя за собой стрелку ряби на воде.
Сент-Томас, Американские Виргинские острова. Ночью под покровом темноты к берегу пристали два круизных лайнера. Казалось, в гавань неожиданно вторглись небоскребы. Габриэла глянула вверх и увидела, как на судовых надстройках работают матросы. Они крутили лебедки, натягивая канаты, драили палубу. Под ними обращенная к ней боковина высокого корпуса была усеяна рядами иллюминаторов, за которыми в своих каютах спали туристы. Чуть позже, когда рассветет, они выйдут на палубу в бермудах, смешных цветастых рубашках и, облокотившись на перила, будут смотреть на яхты так же, как она сейчас смотрит на них. А еще через некоторое время, увешанные фотокамерами, они сойдут на берег, спеша потратить свои доллары на плетеные соломенные сумки и сандалии, на вырезанные из дерева статуэтки темнокожих женщин, держащих на голове корзины с фруктами.
За спиной у Габриэлы на камбузе зашипел кипящий чайник.
Она спустилась вниз, заварила чай. Молоко кончилось, поэтому она бросила в кружку ломтик лимона и залила его чаем. С чашкой в руках пошла будить его.