к внукам?

Найт уже хотел звонить матери, когда Морган сказал:

— Может, его спугнули на марафоне, и он сбежал, понимая, что у него нет шансов?

— Нет, — сказал Найт. — Он попытается что-то сделать. Что-то масштабное.

— Ну, это если он Гудини, — устало заметил Морган. — Меры безопасности как в зоне боевых действий, наверху удвоенные посты снайперов, весь наличный состав Скотленд-Ярда дежурит в коридорах и на лестницах…

— Я все это знаю, Джек, — сказал Найт. — Но если вспомнить, как далеко зашел этот чокнутый выродок, нельзя полагаться на меры безопасности любого уровня. Подумай, Лансер руководил организацией безопасности Олимпиады, контролировал бюджет в полтора миллиарда долларов. Он знает все варианты реагирования на нештатные ситуации Скотленд-Ярда и МИ-5. Семь лет у этого психа был доступ ко всем помещениям спортивных комплексов Олимпийского парка. К каждому дюйму, блин!

В три тридцать этого же дня я услышал, как гидравлические моторы, чье урчание эхом отдавалось в техническом зазоре в четырнадцать дюймов между потолком ресторана и крышей «Орбит», замедлили ход и остановились. Медленное вращение смотровой площадки прекратилось. Закрыв глаза и выровняв дыхание, я приготовился к тому, что ждало меня впереди, — к осуществлению моей судьбы, предназначения, последнего священного долга.

Без десяти четыре я выдавил содержимое тюбика на ткань тюрбана — от этого крема кожа становится почти черной. В помещение подо мной вошли уборщики. Несколько минут я слышал, как их швабры гулко задевали стены, а потом настала тишина, полчаса тишины, нарушавшейся лишь моими движениями, когда я мазал кремом голову, шею, руки.

В двенадцать минут пятого туалет в первый раз обошли кинологи с собаками. У меня мелькнула ужасная мысль, что у кого-нибудь из монстров достанет ума захватить что-нибудь из моей одежды, чтобы поставить своих зверей на след. Но патруль управился за минуту, не обратив внимания на запах пачули.

Они вернулись в пять, затем в шесть. Когда они ушли в третий раз, я понял: мой час настал. Осторожно пошарив за полоской изоляции, я нащупал заряженный магазин, который ждал меня уже семь месяцев. Сунув рожок с патронами в карман, я спустился в кабинку и разделся догола, оставшись на время черно-белым кошмаром, какого испугаешься, увидев в зеркале.

Обнаженный — на мне оставались только наручные часы, — я оторвал длинную полосу от тюрбана и обернул концы вокруг ладоней: рабочая длина удавки составила дюймов восемнадцать. Встав вплотную к стене рядом с дверью, я приготовился ждать.

В шесть сорок пять я услышал шаги и мужские голоса. Дверь открылась прямо на меня. Когда она качнулась в обратном направлении, я увидел высокого, атлетически сложенного черного монстра в спортивном костюме с большой сумкой в руке.

Он крупный и, наверное, тренированный, но в схватке с высшим существом у него нет шансов.

Гладкая полоска от тюрбана мелькнула у него над головой и перехватила шею. Не успел он даже отреагировать, как я уперся коленом в спину и выжал из него жизнь. Через несколько секунд, еще ощущая дрожь и тихий гнусавый всхлип его смерти, я оттащил тело чудовища в дальнюю кабинку и подошел к спортивной сумке, взглянув на часы. У меня еще полчаса.

Менее пятнадцати минут понадобилось мне, чтобы облачиться в парадную форму королевского гвардейца. Надев черный головной убор медвежьего меха, я почувствовал знакомую тяжесть шапки, надвинутой почти на брови и плотно закрывшей уши. Я отрегулировал для себя кожаный ремешок под подбородком и взял автоматическую винтовку, зная, что она не заряжена. Ничего, у меня в кармане полный рожок.

Затем вернулся в среднюю кабинку и стал ждать. В четверть восьмого я услышал, как дверь открылась и кто-то проворчал:

— Сапл, поднимаемся!

— Две минуты, — ответил я, закашлявшись. — Иди к люку.

— Ладно, встретимся наверху, — сказал он.

Хоть бы нет, подумал я, прежде чем за ним закрылась дверь.

Выйдя из кабинки, я постоял, следя за быстро бегущей секундной стрелкой. Ровно через девяносто секунд я глубоко вздохнул и вышел в коридор со спортивной сумкой в руке.

Быстрым шагом, глядя прямо перед собой без всякого выражения, я прошел через ресторан к стеклянным дверям правее по коридору. Двое в форме САС уже открывали замки. Двери распахнулись, и на меня обрушилась жара. Поставив сумку рядом с такой же, я вышел на смотровую платформу к узкой двери, охранявшейся еще одним сасовцем.

Я хорошо рассчитал время. Охранник прошипел:

— Опаздываешь, парень.

— Королевская гвардия не опаздывает, — ответил я, протиснувшись мимо него в узкую лестничную шахту. Железная лестница на стене вела к открытому люку.

Над собой я видел уже побледневшее небо и бегущие облака. Услышав в отдалении сигнал трубы, я полез наверх навстречу своей судьбе, такой близкой, что я ощущал ее жжением в мышцах и сладким потом на губах.

Трубачи по обе стороны помоста на арене играли минорную мелодию, которую Найт не узнал.

Он стоял высоко на северной трибуне и в бинокль рассматривал толпу, уставший, с болящей головой, безумно раздраженный упорной жарой и звуками труб, поющих в честь начала церемонии закрытия. Когда музыканты опустили трубы, на огромных экранах стадиона появилась снятая средним планом чаша олимпийского огня на крыше «Орбит», охраняемая почетным караулом с начала Олимпиады. Караул несли прямые, как шомпол, королевские гвардейцы.

Стоявшие на помосте подняли винтовки к плечу, повернулись на сорок пять градусов и парадным шагом, вытягивая носок и в такт взмахивая руками, разошлись в противоположных направлениях. Принимавшие караул поднялись на крышу из люков по сторонам смотровой платформы и зашагали к олимпийской чаше. Остановившись точно посередине, они двумя четкими поворотами поменялись местами со сменившимися. Сдавшие караул гвардейцы исчезли в люках, а новые синхронно поднялись на помост и встали навытяжку у олимпийского огня.

Найт ходил среди трибун еще полтора часа. Спустились легкие летние сумерки, поднялся ветерок, и у него немного отлегло от сердца. Несмотря на угрозу, исходившую от Лансера, огромное число спортсменов, тренеров, судей и болельщиков посетили церемонию закрытия, хотя могли остаться дома, в гарантированной безопасности.

Закрытие Олимпиады изначально планировали отметить пышно и празднично, как и театральное шоу по случаю начала Игр, но в свете недавних трагедий организаторы внесли изменения, сделав церемонию более торжественной и серьезной и включив выступление Лондонского симфонического оркестра, с которым Эрик Клэптон проникновенно исполнил свою песню «Слезы в раю».

К южным трибунам Найт шел под речь Маркуса Морриса, отчасти элегию, посвященную погибшим, отчасти здравицу великолепным достижениям, почти чудесам, которые показали спортсмены на Играх в Лондоне, несмотря на Кроноса и его Фурий.

Найт заглянул в программку: еще несколько речей, пара песен, передача олимпийского флага Бразилии, несколько слов мэра Рио и…