Заглянем в шкаф. Ты гляди, изюмчик, его туда же.
— Алла!.. — ужаснулась Лена. — Каша на молоке плюс горошек и изюм — от такой смеси у гостей в кишечнике случится революция! Они вздуются как воздушные шарики!
— Ничего, не улетят. Сейчас в духовочке запечем. Заворачивай, заворачивай, не морщись. Потом на блюдо положим, вокруг огурчики, помидорчики — пальчики оближут. Я тебе гарантирую. Готово? Все, пошли общаться. Теперь главное не забыть, а то сгорит.
Стараниями Аллы Лена оказалась тесно усаженной на диван рядом с поэтом Шульгиным. Он был немногословен, только смотрел на Лену, как бы ожидая чего-то. «Надо стихи похвалить», — сообразила она.
— Мне очень понравилась ваша поэзия, — выдавила Лена, — так импрессионистично и…
Второе слово она забыла.
— Вы тонко понимаете, — зашептал в ответ поэт. — Предчувствую в вас тонкую душу. Ах, какой запах от вас исходит, он кружит мне голову.
Шульгин уткнулся ей носом в плечо и шумно засопел.
Лене стало неловко. «Моль ты, что ли, — подумала она, — нафталин тебя притягивает».
И осторожно отлепила от своего плеча мохнатую голову.
— С каких языков вы переводите? — спросила она.
— С удмуртского, нанайского, башкирского.
— Все их знаете? — поразилась Лена.
— Нет, конечно. Зачем? Есть подстрочники. Это вообще было в прошлые времена, когда издавали творчество малых народностей. Перевод как способ самовыражения меня не привлекает. Истинное вдохновение индивидуалистически рефлекторно.
— Да, конечно, — кивнула Лена, делая вид, что поняла мысль поэта.
Поэт Шульгин провожал Лену домой. Всю дорогу до метро и от, в вагоне, наклонившись к ее уху, он читал свои стихи. Лучше бы он этого не делал, так как у Лены от его поэзии разболелась голова, нахлынула тоска, воспоминания о том, как Володя читал ей в молодости Блока. Портрет поэта так и остался незаконченным… Лена шмыгнула носом — слезы подкатили.
— Боже! — Шульгин захватил ее руку и принялся осыпать поцелуями, быстро двигаясь от кисти к плечу. — Какое сопереживание! Какая тонкая душа!
Он уже вознамерился впиться ей в шею, но Лена вывернулась и облегченно заявила:
— Мы пришли, вот мой подъезд.
— Послушайте из моего раннего. Вы должны оценить!
И опять замолол рифмованную белиберду, открывая перед Леной дверь.
Шульгин надоел Лене смертельно. Своим творчеством он на корню задушил проклюнувшееся было у Лены чувство гордости за свой успех и забытое волнение, которое бывает на свидании с молодыми людьми.
«Из раннего» Шульгин дочитал на ее лестничной площадке.
— Замечательно, — сказала Лена устало. — Я провела чудесный вечер. Спасибо вам!
Поэт захватил ее руки:
— Вы не хотите пригласить меня на чашку чаю? Я еще вам почитаю.
Привести этого лохматого домой, где дети, и дальше слушать? А вдруг Володенька вернулся?
— Уже поздно, — сказала она торопливо. — Дети и муж уже, наверное, спят. Вернее, муж не спит, ждет меня.
— Как муж? — поразился поэт. — Алла сказала, что вы разведены..
— Она поторопилась. Мы помирились.
— Но помилуйте, — в голосе поэта звучало обиженное возмущение, — а что буду делать я?
— Поедете домой.
— На чем? Метро уже закрыто.
— На такси.
— На такси у меня нет денег.
Лена ссудила поэту деньги, которые он принял с видом оскорбленного достоинства и, не прощаясь, стал спускаться по лестнице.
— Сам дурак, — пробормотала Лена, входя в квартиру, — прохожий в прихожей.
Володи дома не было. Лена тяжело вздохнула и отправилась в ванную смывать макияж.
Из зеркала на нее смотрело чужое, замученное, вульгарно декорированное лицо. Зачем все это? Глупости какие. Что она с собой наделала? Как теперь Володя на нее посмотрит? Что подумает? Он ее любит такой, какая она есть в натуральном виде. Или уже не любит? Хотелось плакать, но еще больше спать.
ОТКРОЙТЕ, МИЛИЦИЯ!
Наряд милиции забрал Володю из ДЭЗа (по старой терминологии — ЖЭКа) в районе Чистых прудов, где он расспрашивал об Иванове, живущем на улице Мясницкой. Сотрудницы ДЭЗа сразу настороженно отнеслись к его расспросам об Иванове, его комплекции и сережках жены Иванова.
— Зачем вам? — спрашивала техник-смотритель, удивительно похожая на Лену.
Володю это сходство коробило.
— Я должен Иванову большую сумму, — врал он, морщась. — У меня есть деньги, но я не знаю, когда он бывает дома, да и вообще, тот ли это Иванов.
— Подождите, — велела Ленин двойник и выскочила из комнаты.
Вернулась она умиротворенная, слегка злорадная и почему-то предложила Володе попить чайку.
— Мне некогда, — сказал он, — если вы не можете мне помочь, я лучше уйду.
— Нет-нет, — замахала руками двойник, — подождите, я сейчас документы подниму.
Две другие сотрудницы искоса рассматривали Володю, но, как только он поднимал на них глаза, тут же утыкались в бумаги и принимались лихорадочно их листать.
Когда в комнату вошли старшина и рядовой милиции, женщины дружно испустили вздох облегчения.
— Где наводчик? — спросил старшина.
— Вот он. — Женщины, как по команде, указали пальцем на Володю.
— А ну, пошли! — велел ему старшина.
— Как это пошли? — возмутился Володя. — За что?
— В отделении разберемся, пошли, я сказал.
— Никуда я не пойду!
Володя не только пошел, но засеменил быстро, потешно и на цыпочках: рядовой профессионально оторвал его от стула, захватив сзади рубашку на вороте и, придушив, потом поддернул брюки на спине вверх, и они болезненно передавили промежность. Володя чуть не скулил от боли, чертыхался и размахивал руками, пока его спускали в столь унизительном виде по лестнице и заталкивали в милицейский «уазик».
Бессонную ночь он провел в камере предварительного заключения в обществе хулиганов, воров и дебоширов. На допрос Володю вызвали только в полдень следующего дня.
— Следователь Егор Егорович Иванов, — представился очень низкого росточка мужчина одних с Володей лет.
Услышав фамилию, Володя вздрогнул.
— Ага, вот и мне интересно, — ухмыльнулся следователь, — почему все Ивановы? Что за специализация такая?
Он рассматривал список, конфискованный у Володи при задержании. Затем пододвинул к себе бланк протокола и стал спрашивать:
— Фамилия? Имя? Отчество? Год, место рождения? Адрес?
— По которому прописан или по которому живу в настоящее время? — уточнил Володя.
— Все запишем, и по тем, что промышляешь, тоже.
