Крайней, и справедливо, была редактор Алла Воробейчикова. Начальник топал ногами, брызгал на нее слюной, грозил судом и требованием покрыть все производственные расходы. Коллеги смотрели на Аллу как на безнравственного плагиатора.

— Кошмар! — согласилась Лена. — А что Родион? Очень переживает?

— Родион как раз потешается. Говорит, что коммерческой литературе, как публичной девке, даже сексуальные маньяки в кайф. Еще не вечер, подожди, кипятком мочиться от восторгов начнут.

Лена утешила подругу, сказала, что после увольнения поможет найти работу. Например, с Булкиным поговорит о необходимости принять еще одного сотрудника. Все равно Булкин не вникает в дела, оболванить его нетрудно.

Родион оказался прав. Скандал обернулся триумфом. Через несколько дней после выхода грязной книги распространители опустошили склад издательства, а читатели сметали книгу с прилавков. В прессе появились отзывы критиков, растолковывавших новаторский ход Тита Колодезного, который фамильярным обращением к читателю «Воробей!» призывает к сотворчеству, соавторству и полету фантазии. Курсивные вставки несут колоссальный заряд экспрессии, вроде пощечины по лицу, отпущенной не для оскорбления, а с целью заставить человека впасть в творческий экстаз.

Лена Соболева рецензии прочитала и полностью с ними не согласилась. Ей не хотелось, чтобы ее или Настю хлестали по лицу с какой угодно целью. Лена подозревала, что и автор бестселлера не рад вспыхнувшей шумихе. Она позвонила Родиону и сказала, что не надо расстраиваться, каждый может совершить ошибку с последствиями. Например, ее мама однажды дала им в дорогу вареную курицу, в которой находилась бацилла сальмонеллы. Они курицей угостили приятелей, случайно оказавшихся в соседнем купе. Отпуск семья Соболевых и еще четверо сотрапезников провели в одесской инфекционной больнице с подозрением на холеру. Об угрозе страшной болезни сообщили в Москву, их квартиры вскрыли и от потолка до пола залили хлоркой.

— Спасибо, Лена! — рассмеялся Родион. — Утешения принимаются с благодарностью.

Алле дали премию. Титу Колодезному повысили гонорарную ставку, опасаясь, что его переманят конкурирующие издательства. Так и случилось: Родиона засыпали предложениями, одно выгоднее другого. Просили в том же русле — боевик, курсив, матерщина.

Алла ликовала и рассуждала об экзистенциальном опыте русского народа, воплотившемся в табуированной лексике. Но Родион наотрез отказался работать в предложенном направлении.

— Воробей! Я поганить русскую словесность не желаю!

— Ты не понимаешь! — возмущалась Алла, которой очень хотелось славы. — Завтра в издательстве найдут другого Тита Колодезного, он станет шлепать романы и пользоваться твоими лаврами!

— Флаг ему в руки! Я в знаменосцы похабщины не рвусь. Я могу писать пустоголовые детективы, могу в устной речи с близкими людьми подпустить словечко! Но ковать славу на матерщине! Охотников хватает. Завтра найдется какой-нибудь доморощенный маркиз де Сад, помноженный на Чикатило, и опишет, как приятно старперу насиловать младших школьниц. Будут книжку покупать? Взахлеб! Новым Набоковым назовут, «Лолиту» вспомнят. А его надо прилюдно, на площади, кастрировать — на глазах у поруганных детей и несчастных родителей.

— Родик! Но область литературы, экспрессия, заключенная…

— Заткнись и не рассказывай мне о литературе! Кому не хватает такой экспрессии, пусть ходит по общественным сортирам и на стенках читает. А мне не хватает хорошего ужина. Мы сегодня есть будем? Или опять в меню хрен с приветом?

Алла отправилась на кухню придумывать ужин. Ах, как бы ей хотелось самой подхватить взметнувшееся тиражами знамя Тита Колодезного! Но к сожалению, Алла была способна только описать женский туалет, осовременить русские пейзажи, сворованные у великих писателей XIX века, и — высший пилотаж — скомпоновать эротические сцены, взяв за основу любовные романы нескольких американских плодовитых, как крольчихи, писательниц.

Она решила не торопить события. Вдруг Родион передумает? А пока организовать вечеринку. Убить двух зайцев: отметить новоявленный бестселлер и познакомить Лену с мужчиной, который способен вернуть подруге пошатнувшееся женское самоуважение.

— Художник Федот Сворыгин, — делилась Алла с Родионом за ужином, состоящим из быстрой в приготовлении и химической на вкус импортной лапши, — для Лены сложноват будет. Ей не понять его творческой манеры. Когда я рассказывала, что Федот рисует собак с вывернутыми внутренностями, она предложила вызвать к нему в мастерскую членов общества защиты животных.

— Федот, да не тот, — согласился Родион.

Тут же выразил сомнение:

— Воробей! Ты какую-то муру затеяла. Лена Соболева не по части амурных интрижек.

— Игорь Шульгин! — продолжала Алла, не вслушиваясь в комментарии. — Поэт и вообще импозантен, если не перепьет. Заворожит Лену стишками. Нужен именно человек творческий. Чтобы она увидела разницу между каменноголовым инженером и личностью одухотворенной.

— Языком молоть — не членом орудовать, — цинично напомнил Родион. — В прикладной сфере поэты технарям проигрывают. Скажем честно, в подметки не годятся.

— Пусть это будет не физическое совращение, а духовное, интеллектуальное! — мечтала Алла.

— Тут наши пострелы, — согласился Родион, — поспели. Поэты заморочили бабам голову на три века вперед, инженерам и не снилось.

Лена готовилась к вечеру у Аллы с лихорадочностью гимназистки перед первым балом. Ей нужно было доказать самой себе, что она все еще привлекательная женщина. Но убедиться в этом можно было только при помощи окружающих, в особенности, говоря честно, — мужчин.

Это был ее первый выход в свет в новом обличье. Лена перерыла свой гардероб, но дочь забраковала все наряды.

— Смешение стилей, — качала головой Настя, — как будто ты раздела в подъезде какую-нибудь мать семейства.

— Я и есть мать семейства.

— С такой прической?

Лена примерила Настины юбки, узкие и короткие, и пришла в ужас. Разглядывая себя в зеркале, она поразилась тому, как легко одежда превращает добропорядочную женщину в пошлую кокетку.

В конце концов Лена достала с антресолей коробку со своими прежними, двадцатилетней давности, нарядами. Пересыпанные нафталином, они хранились, чтобы потом быть разрезанными на кусочки и послужить орнаментом для покрывала в фольклорном стиле. Черное кримпленовое, с яркими красными маками платье, которое Лена носила еще до замужества, выглядело вполне современно.

— Класс! — одобрила дочь. — Мама, ты совсем не поправилась. А синтетика — модный писк. Только потеть в ней нельзя. Но ты ведь танцевать не собираешься?

— Не собираюсь, — сказала Лена, которая плохо понимала, на что готова отважиться.

Чтобы выветрить запах нафталина, Лена платье постирала и высушила утюгом.

— Нужны сапоги, — заявила дочь.

— С платьем? — удивилась Лена. — Сапоги для зимы и осени.

— Ты ничего не понимаешь. Тонкие, длинные, до колена. У Таньки такие есть. Сейчас позвоню, она принесет.

— Ни за что чужое не надену!

— Мама, ты хочешь папу вернуть? Нам с Петькой нужен отец.

— Но при чем здесь чужие сапоги до колена?

В итоге Лена все-таки натянула сапожищи, черные лакированные, на большой платформе.

— Чего-то не хватает, — задумчиво сказала Настя, глядя на маму в необычном одеянии.

— К этим сапогам, — буркнула Лена, приноравливаясь к походке на котурнах, — не хватает кнута или