маленькими, пытливыми и глубоко посаженными глазами, скуластым, бледным и чуть одутловатым лицом и длинными русыми волосами, спадающими на плечи плавной волной. Во внешности его было что-то женское, но глаза смотрели по-мужски твердо.
— Денис Бычихин? — Редактор ядовито усмехнулся. — Нет, это не псевдоним. Хотя, признаюсь, фамилия и впрямь смешная. Бычихин у нас новичок. Работает всего третий месяц. Парень он способный, хоть и ленивый, но… как бы это выразиться… со слишком бурной фантазией.
— Насколько я понимаю, в вашей работе это большой недостаток? — сказал Турецкий.
Давыдов кивнул:
— Да, но со временем все становится на свои места. — Он посмотрел на часы. — Вы знаете, я сейчас очень спешу, у нас совещание. Бычихин тоже должен на нем присутствовать, но он вряд ли там появится.
— Почему?
— Потому что бездельник и раздолбай, — просто ответил Давыдов. — Я почти уверен, что вы найдете его неподалеку от курилки. Стоит и с кем-нибудь треплется. Я могу дать вам номер его мобильника, и вы сами его найдете. А если не будет реагировать на ваши звонки, поспрашивайте у встречных… Этого типа тут все знают.
Найти Бычихина оказалось не просто. Мобильник его не отвечал, а «встречные» указывали Турецкому разные направления. Казалось, что Бычихин был вездесущ и неуловим, как Фигаро. Однако Турецкий был упрям, и вскоре неуловимый журналист отыскался. Он стоял в коридоре редакции и что-то объяснял стоящей перед ним широколицей блондинке.
Фамилия «Бычихин» сильно смахивала на бездарный псевдоним. Однако, вопреки ожиданиям Турецкого, Денис Бычихин оказался вполне реальной и осязаемой личностью. Это был высокий молодой человек тощего телосложения с черными волосами, торчащими во все стороны, длинным носом и небольшими карими глазами, в которых застыло странное выражение — смесь щенячьего любопытства, насмешливости и затаенной грусти. Когда Турецкий представился, Бычихин, вместо того чтобы испугаться и напрячься, схватил руку «важняка» и стал трясти ее, приговаривая:
— Очень рад нашему знакомству, Александр Борисович! Очень рад!
Однако Турецкий остался хмур. Он напустил на себя всю строгость, на какую только был способен, и сказал:
— Я пришел поговорить с вами о статье. О
— О статье? Ах да! Статья! Я знал, что вы придете! Вы не могли не прийти!
И Бычихин растянул в улыбке большой рот с красными, словно подкрашенными, губами.
«Странный парень», — подумал о нем Турецкий.
— Давайте поговорим в курилке, — предложил журналист. — Там сейчас пусто, все на совещании. К тому же чертовски хочется курить! — добавил он и, продолжая улыбаться, как-то странно подмигнул Турецкому.
«Шизофреник, не иначе», — решил Александр Борисович.
Они прошли в курилку. Бычихин сунул в рот сигарету, зажег ее и с удовольствием затянулся, втянув тощие, небритые щеки.
Затем сказал:
— Нутром чую, что у вас ко мне куча вопросов. Можете задавать.
— Спасибо, что разрешили, — усмехнулся Турецкий. — Первый вопрос такой: есть ли в вашей статье хоть доля правды?
Бычихин затянулся сигаретой и ответил, пуская ртом дым, как Змей Горыныч:
— Там все правда. От первого до последнего слова.
— Хорошо, я уточню. Значит, вы в самом деле встретились с человеком, который признался вам в убийстве?
— Угу. Встретился и поговорил.
— Как он выглядел?
Бычихин пожал сутулыми плечами:
— Не помню.
— Плохая память? — осведомился Турецкий.
— Угу.
Александр Борисович отечески улыбнулся:
— Я знаю одно прекрасное средство от забывчивости.
— Правда? — поднял брови журналист. — И какое же?
— Камера СИЗО. Укрепляет нервы и освежает память. Хотите попробовать?
Бычихин ухмыльнулся и качнул узкой головой:
— Нет уж, благодарю. У этого лекарства слишком сильные побочные эффекты.
— Ну тогда сделайте над собой усилие и напрягите свою молодую память. Или я отправлю вас в санаторий принудительно.
Брови журналиста дрогнули.
— Господин следователь… — жалобно начал он. — Александр Борисович, но за что в санаторий? Я и правда не помню лицо этого незнакомца. Он был в кепке, низко надвинутой на лоб. А его глаза скрывали большие солнцезащитные очки. Воротник его черной куртки был поднят и скрывал нижнюю часть лица. К тому же на город опустились сумерки, а я сильно близорук. А очки я на улице не надеваю — стесняюсь.
— Лиловые, — сказал Турецкий.
— Что? — не понял журналист.
— Лиловые сумерки. Обычно так пишут в детективных романах. Значит, он был в темных очках?
— Ну да.
— А в статье написано, что вы видели его глаза. И даже описываете их выражение. «Но тревожно бегающие глаза и не находящие себе места руки ясно говорили о том, что человек этот напуган». Так там, кажется, написано?
— Это всего лишь литературные приемы, — ничуть не смутившись, ответил журналист. — Чтобы посильнее заинтересовать читателя. Не посадите же вы меня за них?
— За эти «приемы» нет. А вот за другие… — Турецкий холодно прищурился. — Вы не обратились в милицию. А это уже укрывательство преступника и утаивание информации.
— Я не думал, что все это всерьез. В нашей работе часто приходится сталкиваться с идиотами щ?и любителями розыгрышей. Я побоялся беспокоить милицию, отвлекать прокуратуру от дел. Я ведь в статье прямо называю его слова бредом…
— «Бредовыми порождениями больного ума», — с усмешкой процитировал Турецкий.
Журналист кивнул:
— Именно. И к тому же я ведь отчитался обо всем в своей статье. И подпись свою поставил. Считайте это чистосердечным признанием.
Слушая оправдания журналиста, Александр Борисович тоже закурил.
— Ну хорошо, — сказал он, пряча зажигалку в карман. — Тогда я задам свой вопрос несколько иначе. Какое впечатление он на вас произвел?
— В каком смысле?
Турецкий внимательно посмотрел на Бычихина.
— Вы ведь литератор, — серьезно сказал он. — Опишите мне его: что он за человек, на ваш взгляд?
На щеках журналиста появился розоватый румянец. По всей вероятности, литератором его еще никто не называл. Бычихин был польщен.
— Как вам сказать… — Он наморщил лоб. — Тут в двух словах и не опишешь…
— И все-таки постарайтесь. Начните с возраста.
— Ну хорошо. Как мне показалось, он был молод. Ну то есть не стар. Примерно как мой редактор Иоанн Давыдов. Лет так, я полагаю, тридцать. Плюс-минус три года.
