фактов, я это нутром бы почуял. Борис Берлин собирался вывезти коллекцию из России, и это встревожило людей из оттуда. — Он ткнул пальцем в потолок. Вот в этой статейке написано, что Берлин подумывал о том, чтобы подарить картины городу. Однако за день до его смерти я с ним беседовал и могу твердо сказать: Берлин не собирался никому ничего дарить. Он сказал, что для него это вопрос «душевной привязанности» и что он заберет коллекцию через месяц-другой. Улетая, Берлин оставил доверенность на коллекцию адвокату Добровольскому… — Турецкий нанизал на вилку гриб. — Вчера вечером я связался с Добровольским.

— Ну и?

— Он все отрицает. Думаю, над ним уже поработали.

Александр Борисович отправил гриб в рот и продолжил, жуя:

— Рискуя показаться вам сумасшедшим, скажу, что Берлин погиб из-за своей коллекции. И даже больше. Чтобы завладеть картинами, Казанский, Самойлов и Краснов, царство им всем небесное, пытались привлечь

Берлина к уголовной ответственности. Да, Слава, не морщься. Я знаю, как ты относился к генералу Краснову. Но попробуй рассуждать здраво. Как говорил Аристотель, «Платон мне друг, но истина дороже». По указке сверху они всеми правдами и неправдами хотели завладеть коллекцией Берлина. Когда стало понятно, что олигарха не засудить, что я отпустил его из-под стражи «чистым и непорочным», власти нашли другой способ. Способ столь же древний, как и человечество: нет человека — нет проблемы. А проблемы с документами и завещанием можно уладить. Государство — это вам не какая-нибудь там частная лавочка.

Турецкий поддел еще один гриб и отправил вслед за первым.

Меркулов и Грязнов мрачно молчали. Обвинения, высказанные Турецким, были весьма и весьма правдоподобными, и это было страшнее всего.

Турецкий снова взял бутылку.

— Что ты намерен делать? — спросил его Меркулов.

— Что делать? — Александр Борисович наполнил рюмки, поставил бутылку на стол и лишь затем посмотрел на Меркулова. — Я ведь уже сказал, Костя, я ухожу. С меня хватит. Сыт по горло этим дерьмом.

Меркулов вздохнул, но так и не придумал, что на это можно ответить. Ответил Грязнов. Он обнял Турецкого за плечи и пробасил:

— Сань, зачем так горячиться? Думаешь, увольнение — это выход?

— А разве нет? — ответил вопросом на вопрос Турецкий.

— Ты не в первый раз баламутишь это болото, — не сдавался Вячеслав Иванович. — Ив прошлые разы у тебя это неплохо получалось.

— Ну да, не в первый, — кивнул Александр Борисович. — Но всему ведь есть предел. Видишь ли, Славик, я готов молотить по стене кулаком, но только если знаю, что могу эту стену пробить. А если стена кирпичная, то биться об нее — себе дороже. Я уже и с Иришкой поговорил.

— И что?

— Она согласна.

Меркулов улыбнулся:

— Ну Иришка на все, что угодно, согласиться, лишь бы ты почаще дома бывал. — Он взял бутылку. — Давай-ка лучше выпьем, Саня. Все-таки ты закончил дело, и, что бы ни говорил Истомин, закончил его успешно. Медаль я тебе дать не могу, но поухаживать за тобой — это пожалуйста. Где там твоя рюмка.

— Да и я помогу, — присоединился Грязнов. — Сань, тебе чего положить — салатику или селедочки? А может, грибочков? Ты только скажи!

Турецкий обвел друзей насмешливым взглядом и рассмеялся.