«— Ты кто такой, откуда?

Я ему не сразу ответил. Мало ли, думаю. А потом решил: чего мне особенно прятаться? Если Голубя на меня наведут, так им имени моего для этого не надо. Одна татуировка чего стоит. По ней меня всякий, кто в курсе, узнает.

— Колей, — говорю, — зовут. Книжник — кличка. А сам из Вышнегорска.

— Это где?

Мы тогда с теми двумя по проспекту ехали. Длинный такой. Не помню названия. Там еще площадь посередине и памятник железный. Гагарину. А может, и не Гагарину, черт его знает. Я по сторонам глазею. Во-первых — просто интересно, я на машине еще в том районе Москвы не ездил, а во-вторых — пока дома на проспекте разглядываю, думаю, как да что отвечать. За дурачка держат — ладно. То и буду из себя строить.

— Вы, дяди, не знаете, наверное. Там завод цементный. Во-от такой большой.

И руками размахиваю — типа показываю, какой большой у нас завод! Они кивают, ничего. И все улыбаются. Особенно тот, за рулем который. Его

Авербух зовут. А второй — Щербинин. Но это я уже потом узнал, позже. А тогда еду да слушаю, как мне Авербух этот самый втирает:

— Ну ничего, скоро приедем — поешь. Отмоешься.

И со Щербининым переглянулся. Действительно, скоро уж и приехали. Дом обычный, многоэтажка.

Из машины, помню, вылезать не хотелось. И опасался, конечно. А главное — хорошо в той машине. Иномарка. Сиденья удобные. Но вылез. Раз уж приехал — не век же в этой иномарке сидеть.

Поднялись мы по лестнице. Вошли в квартиру. Я глянул — сразу подумал, что у таких перцев хата могла бы и получше быть. Нет, не то чтобы развалюха или бомжатник какой — ничего квартирка. Только видно, что не живут в ней постоянно. У меня-то глаз наметанный. Голубю я бы о такой хате и рассказывать не стал. Ну это пока всю-то не посмотрел — меня сразу на кухню повели, кормить. А что, думаю, начало ничего себе. Поем, по крайней мере, в этом не обманули, а из кухни дверь прямо на балкон открыта была. Если что, соображаю, я на балкон ломанусь, кричать буду. Знаем мы эти дела. Решил — и повеселел вроде даже. Смотрю, Авербух, жердь тощая, из холодильника то да другое достает. Немного, да и фигня в общем- то, я же чувствовал — не живут в этой квартирке, так, заходят. И Щербинин, на эту еду глядючи, морщится:

— Ты бы хоть по дороге в магазин заехал. Я тоже жрать хочу.

— Так ешь, кто мешает? — Авербух лыбится.

— Сам это дерьмо жри.

Дерьмо, понятно, меня и не стесняются, я на стол, на продукты то есть, глянул, по сторонам, туда, сюда — смотрю, посуда вроде есть, к этим двоим поворачиваюсь:

— А масла нет подсолнечного?

Те не поняли сразу, а потом в первый раз на меня как на человека посмотрели:

— А тебе зачем?

— Если есть, я сейчас из этого (на продукты киваю) что-нибудь сварганил бы.

А что? Для Голубя с Сивым готовил, а для этих прыщей не могу, что ли? Ха! Они опять переглянулись, а потом Щербинин с полки пластмассовую бутылку тянет:

— На, действуй.

— А ванная у вас где? Что ж я такой чумазый еду готовить буду, умыться хоть.

И пошел сам, найду. Планировка-то стандартная, а этих на кухне офигевшими оставил. Здорово я их. Еще больше повеселел. Конечно, моя бы воля — я бы сразу на ту хавку набросился, в сыром виде сожрал бы, но почувствовал тогда — авторитет держать надо. И правильно почувствовал, не пожалел.

По дороге в ванную заглянул я и в комнату, чуть не свистнул, оно конечно, не царские палаты, но по части видео — полный отпад. Камера (как называется не знаю, знаю, что дорогая, да они все не шибко дешевые), видеомагнитофон. А главное — кассет тьма. Я, кроме как в видеопрокате, нигде столько и не видел. Пошел в ванную. Там лампочка ввинчена яркая-яркая и тоже пара кассет лежит. Ну, думаю, фанаты. Они бы еще с телевизором мыться ходили.

Вымыл руки, харю, возвращаюсь на кухню. Те двое чего-то глаза прячут, ну не смотрят на меня. И Авербух пальцами по столу барабанит. Не стал я пока разбираться. Сковородку на плиту поставил. Масло налил, колбасу нарезал да в это масло побросал. Стал яичницу делать. И яйца, прежде чем на сковородку вывалить, проверяю. Кто их, прыщей, знает, — может, у них эти яйца с прошлого года лежат, тухлые уже. Посолил. Все чин-чином. Слышу, за спиной Щербинин шипит почище яичницы:

— Самостоятельный…

Еще раз замечаю, что не срослось у них что-то со мной, не того ожидали. Что — пока не понимаю, но чувствую. И дальше свою линию гну, на стол подставку железную брякнул, сковородку тряпкой перехватил, на подставку ее.

— Вилки есть? — спрашиваю.

Вижу — Щербинин этот с досады сейчас мне точно по шее заедет. А второй, Авербух который, это заметил, руку чуть приподнял: не трогай, мол. Вижу, не собираются меня прямо сейчас убивать — и то хорошо.

А Авербух кореша успокоил, в стол залез, вилку мне протягивает:

— Ешь.

Как ни хотелось мне есть, а все-таки к Щербинину опять:

— А вы? Вы же тоже хотели.

— Передумал. Жри давай.

Ну, думаю, и фиг с вами. Стал есть. Прямо кусками хватал, обжигался, никогда, кажется, так жрать не хотел, даже, можно сказать, про этих двоих придурков забыл. Только, думаю, жалко, что хлеба нет, с хлебом бы оно сытнее.

А Щербинин с Авербухом молча сначала смотрели, потом Авербух расспрашивать начал, но уже подробнее, чем в машине, — что, да как, да откуда. Я жевать-то жую, а ему лапшу на уши вешаю. И про то, что папа в тюрьме, авторитет крупный, и про маму, которая меня дома ждет не дождется, только я не сильно тороплюсь, потому, что в Москве у меня корешей от пуза, урка на урке.

Щербинин закурил, опять пальцами по столу забарабанил, а Авербух, смотрю, закивал, заулыбался. Дураки, думаю. Чего с них взять, всему верят. Зря я так тогда, Авербух-то не дурак оказался. Я потом соображал, думаю, что уже тогда он все про меня решил. А может, и нет — тут поймешь разве. Ну доел я все, на хозяев смотрю, Щербинин который, тот отвернулся, а Авербух ключи от машины в руках вертит:

— Наелся?