перемешаны с телами людей. Копыта, кисти рук, рога, ботинки, клочья шкуры, выпавшие петли кишок — не разобрать, человеческие или коровьи. В таких-то ситуациях и выявляется родство всего живого — равная подверженность болезни, насилию, смерти… Конечно, для тех, кто клюет на подобную философию. Лично он, Саша Турецкий, никогда не сомневался, что жизнь человека невообразимо драгоценнее жизни любого животного, хоть бы и миллионов животных, что бы там ни твердили ополоумевшие «зеленые». Даже такого многократно запачканного в криминальном сочинском вареве человека, каким был Валерий Демченко, павший жертвой на мясокомбинате вместе со своими телохранителями и кое-кем из тамошних тружеников бойни. Не исключено, убийца пытался на такой вот восточный лад пофилософствовать — точнее, убийцы, потому что в данном случае не обошлось одним человеком. Расчет на театральность можно заметить и здесь.
Совсем недавно Турецкий считал, что демонстративность и театральность убийств — общий стиль «Хостинского комплекса», рассчитанный на устрашение соперников. Отвечать надо так, чтобы мало не показалось! Однако разве не мог этот стиль быть привилегией одного человека? Серьезный вопрос…
«Каждая несчастная семья несчастлива по-своему» — гласит взятый из Толстого расхожий афоризм. Классик русской литературы позабыл прибавить, что каждая семья, которую постигло неожиданное несчастье, переносит его по-своему. Одни семьи оно сплачивает, другие разрушает. Все, конечно, зависит от сложившихся отношений между членами семьи. Но каковы бы они ни были, характеры людей в таком случае обнажаются с предельной ясностью. И, скорее всего, выясняется, что один из членов семьи наиболее подвержен слабости; возможно, даже тот, кого раньше считали сильным.
Алена Борисовна, которая едва не разрыдалась в аэропорту, получив страшное сообщение, быстро справилась со слезами. Слезная влага запеклась внутри нее, слабость превратилась в ярость, которая подвигла ее на деятельность.
— Скорее! — поторапливала она глориевцев. — Скорее разыскивайте их!
Получив заверения, что все необходимые меры приняты, она бросилась к мужу. Несмотря на трагедию, которая произошла в семье, мэр был на своем рабочем месте, как всегда, спокойный и полный ответственности. Эти качества были тем более необходимы сейчас, что в планы похитителей, по-видимому, входило поселить в нем растерянность, заставить делать ошибки, идти на уступки. Покажи он, что растерян, противник получил бы перевес.
Но жена воспринимала его сдержанность по-другому.
— Валерий, — то, что она называла мужа полным именем, выдавало ее напряжение, — Валерий, что ты думаешь делать дальше?
Воронин смотрел на нее глазами, полными тоски. Она этого не замечала или старалась не замечать.
— А что мы можем сделать, Аленушка? Ты видишь, над освобождением Гарика и папы работают специалисты. Главное, что мы можем сделать, — не мешать им. Не путаться под ногами и не докучать самодеятельностью.
— Но это же твой ребенок! — Голос Алены Борисовны повысился — надтреснуто, неприятно. — И твой отец! Тебя это не волнует?
— Это меня волнует, — подчеркнуто медленно ответил Валерий Семенович. — И что же, по твоему мнению, я должен сделать? Рыдать?
— Валерий, ты должен обещать мне… Обещаешь?
— Сначала скажи, чего ты от меня добиваешься.
— Когда они тебе позвонят и поставят свои условия, ты согласишься на все.
— Аленушка!
— На все, Валерий, ты меня понял?
— Аленушка, я понимаю твои чувства. Ты мать…
— А ты, позволь тебе напомнить, отец! И сын! Подумай, Валерочка, — она снова чуть-чуть не скатилась в истерику, — подумай, если с Семеном Валерьяновичем и Гариком что-то… если их… ты же себе не простишь!
— Я не прощу себе, — твердо сказал Воронин, — если уступлю бандитскому давлению. Тогда они будут знать, что проиграл не только я, проиграл весь Сочи. А ведь у каждого в этом городе есть родители, жены, дети… Они избрали меня своим мэром, они мне доверяют. Задумайся об этом, Аленушка.
Почти со страхом Алена Борисовна вглядывалась в эти покрывшиеся от бессонницы красной сеткой глаза, в этот упрямый подбородок, сбрызнутый едва приметной пылью отрастающей щетины, в эти подрагивающие, но твердой формы губы — и во всем узнавала человека, за которого вышла замуж, восхищенная его мужественностью. Сейчас, когда она ощущала себя растерянной и слабой, эта мужественность, соединенная с непреклонностью, по ее мнению, превращалась в жестокость. И тем не менее Алена Борисовна отдавала себе отчет, что муж поступает правильно, и что, поступи он иначе, кто знает, смогла бы она его после любить?
— Не бойся, Аленушка, — попытался утешить жену Воронин, — когда они позвонят в следующий раз, я постараюсь тянуть резину как можно дольше, чтобы правоохранительные органы смогли получше зацепить их след. И уж, во всяком случае, добьюсь гарантий.
— Постарайся, — у Алены Борисовны сел голос, — постарайся убедиться, что они… они… живы…
Не сдерживаясь, не стесняясь подчиненных мэра, которые могли войти в любой момент, она уткнулась в грудь мужу мокрым от слез лицом.
Был еще один член семьи — возможно, самый незащищенный, — чьи чувства, не менее сильные, чем у основных действующих лиц, проявили себя неожиданным образом. Бабушка, Лариса Васильевна, была без ума от внука и, если бы не Валерий и Алена, люди достаточно жесткие и трезвые, отчаянно избаловала бы его. Но, как ни странно, в эти полные тревоги дни исчезновение обожаемого внука как бы отступало на второй план по сравнению с тем, что пропал муж. Тихий Семен Валерьянович, на которого она частенько покрикивала, которого она, как считали окружающие, презирала за робость и уступчивость, оказался необходим, как собственная рука или нога: эти послушные и терпеливые части тела не замечаются, когда с ними все в порядке, но без них здоровый человек становится инвалидом. Лариса Васильевна даже не подозревала, насколько она срослась с мужем за годы брака, а еще сильнее — за последние годы, когда оба они стали пенсионерами и практически не разлучались. Сейчас, когда судьба Семена Валерьяновича была неизвестна, Лариса Васильевна постоянно ощущала на его месте рядом с собой зияющую пустоту — какую-то черную дыру, в которую ее силы засасывало без остатка.
Именно Ларисе Васильевне выпала печальная участь подать заявление в милицию, куда она направилась, едва лишь обнаружила, что Семена Валерьяновича и Гарика нет в доме. Не зная, куда обратиться, она первым делом бросилась в паспортный стол ближайшего отделения милиции, куда привыкла обращаться по поводу документов. Там ее перенаправили по незнакомому адресу, и, пока она блуждала, расспрашивая жителей названной улицы, где здесь отделение милиции, ее пораженные варикозом полные ноги страшно заболели. Солнце разогрело город почти до летних градусов, надетое впопыхах вязаное длиннополое пальто оказалось чересчур теплым; сердце Ларисы Васильевны колотилось, у нее стало сладко и сухо во рту. Чтобы попасть в отделение милиции, требовалось обогнуть проволочный забор автобазы, за которым рядами столпились неподвижные грузовики, так что до неприметного домика, запрятанного за автобазой прямо перед двором, добралась уже не подтянутая и строгая, уверенная в себе шестидесятипятилетняя женщина, а растрепанная старуха в расстегнутом, сползающем с плеч пальто, в беспокойном лице которой проглядывал намек на безумие. Естественно, работники отделения милиции отнеслись к ней не слишком доверчиво. Надо еще учесть, что Лариса Васильевна отвлекла их от чаепития, когда они в свободную минуту отдыхали от трудов праведных и смотрели телевизор. Лейтенант Нетребин только вознамерился достать из загашника ореховую шоколадку к чаю, как вдруг перед ними появилась эта
