знаком ей, до сознания Дарьи Михайловны доходило медленно.

Она повернула голову туда, откуда доносился этот голос.

На бугре, совсем недалеко от себя, Дарья Михайловна увидела эмку, выкрашенную для маскировки коричневыми разводами. Возле эмки толпилась группа командиров. Чуть впереди, почти на самом краю бугра, стоял долговязый генерал. Он размахивал биноклем и продолжал кричать:

— Немедленно расчистить пробку! Стечкус! Пропустите в первую очередь женщин и детей! Немедленно вниз, Стечкус!

Генерал продолжал что-то кричать. К нему подбегали и от него отбегали командиры. А Дарья Михайловна все смотрела на бинокль в его руках. И хотя стекла блестели и солнечные зайчики ослепляли и мешали рассмотреть его лицо, в этой нескладной фигуре на вершине бугра она уже узнала мужа.

Дарья Михайловна сдавливала рукой грудь, силясь крикнуть. И наверное, кричала, как во сне, но не слышала своего голоса, потому что всю ее охватил страх. Она уже ничего не чувствовала, кроме этого страха: вот сейчас, сейчас Андрея увезет эта нелепо разрисованная машина, и он не услышит, не заметит ее.

Потом до ее слуха донеслось громкое: «Даша!» Она не заметила, когда он успел сбежать с бугра — наверное, скатился кубарем, потому что, когда он встал перед ней, его гимнастерка, брюки, сапоги и даже лицо были в коричневой пыли. Андрей Антонович обнял жену.

Окончательно пришла в себя Дарья Михайловна в машине. Ванюшка сидел рядом, на коленях у Тони. Машина тряско, медленно катилась по целинному полю.

Севидов то и дело чуть дотрагивался до волос жены, как всегда неумело пытаясь успокоить или приласкать ее, но ничего не успевал сказать ей, потому что постоянно подъезжали к машине командиры на взмыленных конях. Он выходил из машины, выслушивал доклады, отдавал приказания, снова садился в машину, и эмка продвигалась дальше. После очередного доклада Севидов озабоченно обратился к водителю, такому же тощему, как он сам, грузину:

— Шалва, где Осокин? — Машину резко тряхнуло, и шофер не ответил: очевидно, не расслышал вопроса. — Где же Осокин? Ты что, оглох, Шавлухашвили?!

— Вы послали его к Раздорской. У Ратникова Осокин, товарищ генерал.

— Запропастился, вятский джигит.

Шалва промолчал, только покачал головой и поцокал языком. Этим он одобрял настроение генерала. Если комдив называет своего адъютанта лейтенанта Осокина вятским джигитом, значит, стрелка барометра повернула на «ясно».

Сейчас Шалва хорошо понимал настроение генерала. Нашлась жена с внуком. Да и у переправы вроде меньше суматохи. Наверное, все-таки капитану Стечкусу удалось навести порядок… Машина резко затормозила — гнедой взмыленный жеребец едва не врезался в нее.

— Вот джигит, товарищ генерал! — обрадованно крикнул Шавлухашвили. Он не называл лейтенанта вятским джигитом, потому что не знал, что такое «вятский». А джигитом называл, несмотря на разницу в званиях, конечно под настроение генерала.

Лейтенант Осокин появился перед эмкой, словно вырос из-под земли. Он спрыгнул с коня и, держа левой рукой повод, приложил руку к виску. Осокин был без фуражки и, очевидно, забыл об этом. Шавлухашвили хмыкнул:

— К пустой голове руку зачем прикладываешь? — и цокнул языком, но тут же умолк, заметив в зеркальце озабоченное лицо генерала.

Видно, генерал понял, что неспроста его адъютант, обычно аккуратист и педант, вдруг нарушил форму одежды. Да и сам Шавлухашвили уже заметил разорванный рукав и темное кровавое пятно на гимнастерке Осокина.

— Что случилось? — выскакивая из машины и не дожидаясь доклада, спросил Севидов. — Что с Ратниковым?

— Майор Ратников ранен. Танки противника прорвались к Раздорской и захватили переправу.

— Он тяжело ранен?

— Да нет, ухо осколком порвало.

— Что с полком?

— Майор Ратников с остатками полка держит оборону у хутора Калинина.

— Та-ак, — внешне очень спокойно проговорил Севидов. Он мельком взглянул на часы, через открытую дверцу нагнулся в машину. — Даша… Послушай, Даша… Лейтенант Осокин доставит вас в Раздольную. Там встретимся. — Он поцеловал жену, потом потрепал по щеке Ванюшку: — Как думаешь, выдюжим, Иван? Выдюжим. Иваны все выдюжат. И вы, милая девушка, не беспокойтесь.

— Меня зовут Тоня.

— Не беспокойся, Тонечка, выдюжим… Шалва Платонович довезет вас как в царской карете. — И, выпрямившись, повернулся к адъютанту: — Вам все ясно?

— Так точно, товарищ генерал! — ответил лейтенант Осокин, хотя по глазам его было видно, что ему ясно не все. Генерал сам решил проехать на угрожающий участок обороны. Это ясно. Непонятно, почему один, без него, лейтенанта Осокина. Семью генерала в станицу Раздольную мог бы доставить и Шалва. Хотя вряд ли ефрейтору самому удастся пробиться в этой неразберихе.

Генерал Севидов легко вскочил в седло и, уже сидя на коне, наклонился к машине.

— Скоро встретимся. Держись, казачка! — Он хлопнул ладонью по крупу коня и услышал вдогонку голос жены:

— Все обойдется, Андрей!

…Дарья Михайловна так и не узнала, куда раньше ударили немецкие самолеты: то ли по переправе, то ли по тому хутору Калинина, куда ускакал к державшим оборону остаткам полка ее муж, генерал Севидов. И не узнала она, куда раньше прорвались немецкие танки: то ли к переправе, то ли к хутору Калинина…

Из журнала боевых действий группы армий «А»

«27 июля 1942 года.

Начальник оперативного отдела ставки немецко-фашистских войск генерал Хойзингер начальнику штаба группы армий «А» генералу Грейфенбергу:

Там же: