они у него забрали. Или, может быть, не нашли его те, кто производил эксгумацию. Осталось лишь то обручальное кольцо, которое Анна носит на пальце.

Орган загудел маршем Мендельсона. Эти торжественные звуки, склоняющие к танцевальному шагу, вместе с лучами солнца, проникавшими сквозь витражи, наполнили костел францисканцев какой-то удивительно праздничной атмосферой.

Анна стоит совсем рядом с алтарем. Так близко к алтарю она стояла только в день собственного бракосочетания. Тогда при выходе из костела шлейф ее платья тянулся за ней по трем ступеням лестницы, а над их головами сияла арка из скрещенных сабель…

На Ренате Венде был костюм, адвокат Пёнтэк был в элегантной синей паре. Когда он надевал на палец Ренаты обручальное кольцо, Анна задумалась на секунду, будут ли с этого момента люди, говоря о госпоже Венде, по-прежнему называть ее «госпожа ротмистрша»? Могла ли она предположить, что когда-нибудь окажется свидетелем на ее свадьбе? Именно она?

Месяц тому назад вдова ротмистра Венде позвонила к ним в дверь. За руку она держала сына. Войтусь шаркнул ножкой, поклонился и с серьезной миной вручил Анне букет роз.

Сначала они разговаривали в гостиной о позоре Нюрнбергского процесса, об отсутствии каких-либо сведений о полковнике Ярославе Селиме, о том, что Анна, получив справку из суда, хотела поместить в костеле доску с датой смерти мужа, но все закончилось тем, что теперь она держит ее в подвале. Они выпили чаю, и Анна все пыталась догадаться, что, собственно, привело к ней вдову ротмистра. Госпожа Венде производила впечатление просителя, который побаивается изложить свое дело. В какой-то момент она потушила папиросу, привлекла сына к своим коленям.

– Я пришла попросить вас кое о чем, пани Анна. – Она положила ладонь на голову Войтуся. – В том числе и от его имени. Я бы хотела попросить вас быть свидетельницей.

– В суде?

– Нет. На бракосочетании.

– Меня?

– Вас. – Рената смотрела ей прямо в глаза. – Именно вас.

Она долго колебалась, имеет ли право обращаться к Анне с такой просьбой, но в конце концов пришла к выводу, что как бы то ни было у них общая судьба: в один и тот же момент их официально признали вдовами, ибо ложь суда обозначила общую дату смерти их мужей. Рената понимает, каково отношение к ней Анны, но знает, что теперь есть нечто такое, что больше их сближает, чем разъединяет, и что ее будущий муж, адвокат Пёнтэк, относится к Анне с чрезвычайным уважением…

А теперь Рената стояла перед алтарем в элегантной шляпке, Анна сидела в первом ряду скамей для почетных гостей. Сейчас свидетели поставят свои подписи под актом о бракосочетании. Еще звучал марш Мендельсона, когда Анна заметила за колонной движение какого-то знакомого силуэта. Сквозь цветные витражи сияло солнце, оно ослепляло ее, но этим удалявшимся высоким мужчиной мог быть только он! И этот шаг. Он шагал как офицер перед шеренгой солдат. Это мог быть только он! Сидевшие на скамьях люди недоуменно провожали взглядами женщину в шляпке с вуалью, которая почти бежала по боковому нефу, чтобы догнать какого-то человека. Он остановился возле нищего, примостившегося у входа в костел, полез в карман, и только теперь она убедилась, что это был не Ярослав…

Ежедневник Анджея Анна хранила в деревянной шкатулке, которая запиралась на ключ. Эта шкатулка была спрятана теперь в комоде, под стопкой белья. Там лежали награды Анджея, его портсигар, разные личные документы. Там же хранилась гильза от пистолетного патрона калибра 7.62. Ежедневник Анна вынимала только вечером, когда Буся ложилась спать, а Ника отрывалась от изучения учебника об открытиях эпохи неолита и их значении для европейской культуры. Они садились рядом на диван, прослеживая теперь уже не месяцы или дни, которые отделяли Анджея от смерти, а часы. 9 апреля: Стоим на станции Гнездово. Минут за пятнадцать до пяти утра побудка. Велели приготовиться к высадке…

Всего несколько фраз. Буквы все крупнее, все более неровные ряды слов. Анна вовсе не узнала бы его почерк. Видимо, очень нервничал. Приходилось спешить. Писал это как рапорт для потомков. Станет ли когда-нибудь этот рапорт открытым для них? Чувствуется в нем ускоренное дыхание: сейчас произойдет нечто неотвратимое…

Ника читала вполголоса, еле сдерживая рыдания: Мы должны куда-то ехать на машинах. Наши вещи забирают и бросают в грузовики. Видны тюремные машины. «Черные вороны». Что дальше?

Как выглядел этот черный ворон ? Что им сказали, когда они высадились на этой станции? Высадились или их штыками гнали из вагонов? Остались лишь надписи на стенках. Ведь Ярослав говорил, что в таких ситуациях каждый человек хочет оставить по себе хоть какой-то след. Пишет или выцарапывает свою фамилию, дату, час…

Они не заметили, что в дверях стоит Буся в халате. Она опять повторяет вопрос, которым вот уже полгода мучает Анну:

– Когда же наконец ты заберешь у них то письмо Анджея?

Она подходит ближе, любопытствуя, над чем это склонили головы ее невестки и внучки. И тогда Ника незаметно выдернула шнур торшера из розетки. Гостиная погрузилась в темноту, которую лишь слегка рассеивал проникавший сквозь шторы свет фонаря.

– Опять эти пробки, – вздохнула Буся и стала ощупью пробираться к дверям.

Анна смотрела на окна здания Ягеллонского университета. Вот уже час, как она гуляла по двору. На голове ее снова была бордовая шляпка-ток с вуалью. Анна ждала дочь, теперь у нее уже не было поводов ждать кого-то другого.

Ника уже ответила на все экзаменационные вопросы. Теперь все сидевшие за покрытым зеленым сукном столом смотрели в сторону блондина в сером пиджаке и зеленой рубашке. Представитель общественности просматривал бумаги. Профессор с засушенным лицом доброжелательно улыбался абитуриентке.

– Почему вы решили поступать на археологию?

– Когда-то мне один человек сказал очень важную вещь. – Ника на долю секунды представила себе лицо сестры Анастасии. – Что археология дает возможность даже столетия спустя раскрыть историческую правду.

Профессор, соглашаясь, покивал головой, но в этот момент вмешался общественник:

– Может, начнем с анкеты? – Он просматривал бумаги, подчеркивая что- то карандашом. – Ваше происхождение?

– Мать сейчас на пенсии, которую получает за отца, погибшего во время войны.

– При каких обстоятельствах он погиб? И где?

– В Катыни, в тысяча девятьсот сороковом году.

Анне не пришлось спрашивать у Ники, как все прошло. Девушка еще издалека отрицательно покачала головой.

– На чем тебя срезали? – спросила Анна, беря дочь под руку.

– Спросили, где погиб отец.

– Ведь ты же приложила справку из суда.

– Там не было указано, где он погиб. Я им это сказала. Сказала, где и когда.

– Ну и зачем ты это сделала?

– Ты же никогда не мирилась с враньем в этом вопросе.

Ника смотрела на себя в зеркало и пыталась вспомнить, как она была одета в прошлом году в день именин своего отца Анджея. Кажется, она хотела попросить у матери коралловые бусы? Ведь она собиралась пойти в оперетту. Юр достал тогда два льготных билета. Она не пошла, так как Анна сочла это предательством: уйти из дома в день именин Анджея? Она выбрала оперетту, значит, предала память об отце! А Ника тогда выкрикнула ей прямо в лицо, что Анна завидует ее молодости, завидует тому, что у нее есть человек, который ее ждет, и что отец как раз желал бы, чтобы она, несмотря ни на что, жила как все ее ровесники, чтобы ходила на танцы… Тогда она выбежала из дома, но в оперетту не пошла. Она бродила по бульварам, был туман, кажется, моросил дождь, а она убеждала себя, что никто не вправе требовать от нее, чтобы и она жила в каком-то времени post mortem. Пусть наконец Анна перестанет быть для нее укором совести! Тогда ей еще не вполне были понятны слова Анны, что, может быть, когда-нибудь и она поймет значение того, что человек дается нам судьбой на всю оставшуюся жизнь только один раз…

Прошел всего лишь год, а она словно родилась во второй раз.

Буся, как всегда, приготовила на именины сына его любимый бисквитный торт…

Ника никуда не собиралась.

Анна положила на стол портсигар Анджея. В центре стола стоял торт. Было накрыто четыре прибора. Один – для нежданного гостя. Лежал альбом с фотографиями. За столом сидели три женщины. И Буся, как каждый год, положила свою ладонь на руку невестки и сказала:

– Он вернется, Анечка. Он будет с нами.

Анна накрыла ладонью высохшую как осенний листок руку Буси. И тогда Ника подумала, что смерть вовсе не означает небытие. Небытие – это отсутствие тех, кто помнит.

Она смотрела на бабушку и на мать и видела их как