нестройным, но удивительно пышным аккордом. Потом – еще одним, куда более гармоничным. Теперь я бы мог изобразить любую мелодию – если бы её знал.
Однако нечто иное вошло в меня, и удивительной красоты переливы и трели задрожали в воздухе, гроздьями повисли на ветвях, упали вниз. Снова и снова. Возникая и растворяясь мыльными, радужными пузырями. В них не было протяжённости, свойственной песне: оттого они казались неподвластны времени.
Я прикрыл глаза, но тем не менее заметил, что трава растёт и выкидывает побеги в разные стороны. Тонкие побеги с округлыми жёсткими чешуйками заплели всю поляну, некоторые стали толкать меня – мягко, будто желая позабавиться.
И я стал на поверхность обеими ногами.
Может быть, это она колыхнулась подо мной? Когда на нынешнем Севере кедровый стланик образует свои многокилометровые подушки, по ним можно не то что ходить – ездить на нарте.
Только вот Хельм потряс головой, будто отгоняя наваждение, и как-то слишком вовремя схватил меня за локоть.
…Будто под толстой кожей переливаются, стягиваются воедино мышцы. И снова расслабляются, и снова стиснуты в комок: биение великанского сердца.
Перед моими глазами цитатой из древней сказки расступается ствол. «Просунь туда руку и добудь себе царскую одежду и оружие. Протяни – и добудешь доброго коня».
– Играй, – доносится оттуда светлый хрустальный голосок. – Ты меня разбудил.
И моя дочь Сильвана, Сэлви, Гамадриада – выступила из своей колыбели наружу.
Навстречу нам.
– Знаю, что не брат, – сказала она, – но не тревожьтесь. Старшие меня предупредили, и вы можете ничего не говорить.
На этот раз она была одета: зелёное платье до пят, не сотканное, а будто сплетённое из чего-то наподобие мягкого ковыля, и почти что такие волосы, которые сильно выросли и распрямились, так что закрывали уши. Но – босиком. Как и я сам.
– Что же ты? Играй, – повторила Сэлви, и в глазах её зажглись рыжие огни.
И я заиграл – так, будто сам был флейтой в руках Мастера. Глубоко, под слоем тяжкой воды, трупным налётом и грубой базальтовой коркой, всколыхнулась раскалённая масса, и дно Мирового Океана пошло крутыми изгибами. Лишь глубоководные монстры заметили это и отстранились: ни одной из живых драгоценностей прибрежья это не коснулось, а поверхность слегка сморщилась и пошла мягкими волнами, точно влажный шёлк, прилипший к утюгу.
Осколки древних континентов поплыли навстречу друг другу на своих платформах, вспоминая па величавого танца былых времён, когда мир был единым.
Великий Саламандр протянул длани навстречу Королеве Пчёл…
А потом я почувствовал удивительно нежные руки на своих плечах и шее. И касание твёрдых губ, налитых сосков. И смех, похожий на переливы хрустальной окарины.
И много чего ещё…
– Вот, я же говорил, что она – огненная ведьма, – подварчивал Хельмут, перетаскивая моё бездыханное тело через порог. – Не мытьём, так катаньем своего добилась.
– Хельм, ведь теперь я преступник, – простонал я, сжав проклятую сердоликовую зверюгу в кулаке так, что она едва не хрустнула. – И самое пакостное, что и моя жена, и моя подружка, и, кажется, даже дама Асия про о знают.
– Иггдразиль им об этом поведал, – усмехнулся он. – Священный ясень бога Одина.
Я догадался, что он говорит о Гэ Вэ.
– Снова твои шуточки, верно?
Он помотал головой:
– Не совсем. И даже совсем нет. Отдай-ка мне каменную дуделку, если не собираешься больше в дело употреблять. Целее будет.
Силком разжал пальцы, уложил меня поудобней и сам сел рядом.
– Анди. Я велел бабскому полку ждать за порогом и в отдалении. Древесная ведьмочка уже спряталась, не беспокойся. Если тебе потребуется… ну, в общем, если ты после разговора со мной по-прежнему будешь безутешен, то… Ладно, намёк на мои специфические профессиональные навыки ты понял.
Я горестно кивнул.
– В одной хорошей книжице про греческую античность я прочёл, что Дионис наводит на человека малое безумие лишь затем, чтобы уберечь его от большого. Наверное, это и Эрота касается. И других ипостасей Единого. Приходило тебе в голову, что наше понятие о нравственности иных существ базируется на сходстве с нами самими: кто похож и понятен, тот и праведен? И что лишь столпы и основания добродетелей едины, а их конкретные воплощения зависят от условий? Не молчи.
– Когда-то давно я следил за дискуссией по поводу того самого эроса, – слова исходили из меня с трудом. – Типа врачи считают любовь сущим безумием. Помрачением рассудка. Однако не такую, что ведет к созданию семьи и зачатию детей… Ох.
– Ненормально то, что вскрывает скорлупу устрицы. Взламывает оболочку устоявшегося вместо того, чтобы нарастить на ней ещё один слой.
– Хельм, я еще понимаю насчет братьев и сестёр. Идзанами и Идзанаги, Аматэрасу и Сусаноо. Египетские фараоны и фараонши… Все эти сакральные союзы – больше символ, чем жизнь. Но отец и дочь… Ни в какие рамки не влезает.
– Я повторяю сказанное про Диониса. Ты захотел устранить сынка – я тебе и поддался.
– Хочешь сказать – я виноват?
Он обхватил меня рукой поперёк плеч и придавил к месту:
– Нет, не хочу. Я желаю, чтобы ты меня слушал и отвечал. Как по-твоему, в природе существует понятие долга и морали?
Я помотал головой.
– Даже в теперешней? Пойдём дальше. Почему природа без человека удерживает равновесие? Непрочное, зыбкое, но всё-таки.
– Саморегулируется довольно жестоким способом.
– Хомо был куда хуже в плане и неравновесности, и жестокости. Согласен?
Я кивнул.
– Отчего?
– Порвал связи, противопоставил себя всему прочему. Но без этого не было бы цивилизации, Хельм!
– А её и нет. То есть поскольку нет, то и не было. Теперь слушай внимательно. Зайдём с другого конца. Отчего сумры живут на планете Земля не так уж мало, а ещё не перегрызлись?
Я невольно рассмеялся. Но ведь и правда: всякие наши эксцессы и абсцессы рассасывались довольно легко.
– Хорошо, что ты не предаёшься меланхолии, – заметил Хельмут. – Я теперь скажу тебе самую главную тайну Полишинеля. Типа «По секрету всему свету». Природа осмелела и получила Главный Залог. Тот, что был ей предложен до того, как человек проявил безрассудство.
– Погоди. Ну да, оригинальный арабский Коран я тоже читал – вот он, поверх всех моих книг положен и кверху «Фатихой». Имеется в виду Аят Залога, сиречь Аманата, так? И что в этом заключено для нас?
– Я так думаю, сумры, а через них – и остатки простого человечества находятся в ментальном облаке, который излучает наша малая Вселенная. Она сама не склонна к буйству: разве что быстроживущие. Да и те не воюют и не, прости за частичную тавтологию, не зверствуют.
– Миролюбиво кушают друг друга. Производя естественный отбор.
– Дарвин устарел – естественна не прямая борьба и не взаимное самоедство, а самосовершенствование наперегонки.
– Хельм, ты с чего сегодня такой умный?
Сказал так – и вмиг раскаялся в этом. Он же сумел выказать себя во всей мощи перед Вульфрином, а уж скрутить в бараний рог мог, пожалуй, и кого постарше возрастом и чином.
