радиоактивными контейнерами одно человечество.

Впрочем, никто не обещал нам панацеи.

– Когда Ахнью примется за работу, это будет похоже на мгновенное окисление, – сказал один их тех, кто демонстрировал.

– Пожар? – спросил я.

– Но мимолётный, на самом деле, – утешил он. – Буквально доли секунды – потом пройдёт дальше или прекратится. Похоже на воспламенение спирта или пороха: не успевает ни задеть лежащую под ним поверхность, ни оставить копоти. Температура окисления не настолько высока, чтобы вовлечь в процесс то, что непричастно. Однако сам Ахнью без вреда для себя выдерживает условия, в которых погиб бы любой прион.

– Например, купание в вулканической лаве, – добавил я с какого-то бодуна.

– Нет, воду они не слишком любят, эти перцы, – невпопад ответил мой собеседник.

Вот так говорим друг с другом мы, сумры: имея перед глазами одну и ту же картину. Как зародыши летучего огня проникают из наземного вулкана в подводный, проходя через объединяющий их слой магмы или тяжёлую цепь адских озёр. А потом вскипают на поверхности одной из плавучих нефтяных линз, одетых в панцирь из криксита…

С такими мыслями и под воздействием подобных представлений я возвратился домой. Ночь стояла ясная – казалось, мои глаза просвечивали насквозь любой лист и любую травинку.

Левитирую и приземляюсь я давно без шума – естественно, по сумрским и скотским критериям: привык к тому, что меня слышат весьма чуткие уши. Но этих двух, стоящих в центре заповедной полянки, не потревожил бы и выстрел из базуки.

Сэлви во всей своей нагой прелести стояла, прислонившись к родимому стволу, который, видимо, под её тяжестью, вогнулся наподобие мелкого кресла. Вульфрин, одетый уж никак не затейливей, обхватил руками сразу обоих и, судя по ритму его стараний, надеялся вскоре перепилить криптомерию пополам.

В такие минуты остроумие тебя, как правило, конкретно оставляет.

– Она же твоя сестра, п. к, – произнёс я без затей.

Сын мгновенно отскочил и повернулся ко мне, девушка отпрянула вглубь, запахиваясь в древесную кору, как в шубку. Наружи осталось только лицо и пальцы обеих ног.

– Как тебе ещё твой хрен не защемило, – иронически комментировал я. Давно я не встречался лицом к лицу с моим бурным человеческим прошлым, когда все реалии обозначались своими именами…

– Мои младшие братья оделяют меня пыльцой, мой старший – дарит семя, – невозмутимо ответила Сэлви. – Ты видишь какую-нибудь разницу между тем и этим, создатель моей мамиа?

Я не выдержал – двинулся им навстречу, как Минотавр.

– Сначала разуйся – здесь земля святая, – Вульфрин стал поперёк моего движения, обхватив рукой один из охранных стволов. Возмущение плоти вмиг делось куда-то, и в зеленовато-лунном свете он походил на изящную статуэтку старой бронзы.

Отчего-то я, видавший и не такие виды, слегка заробел.

– Делать мне больше нечего. Я иду к себе, – сказал я. – Валяй следом и уж попытайся по дороге вспомнить, куда делись твои одёжки.

Очевидно, Вульфрин так и вышел из дому в том виде, в коем был застигнут: ночное платье отыскалось в сенях. Какая-то бесформенная рубаха до пят, с широким вырезом, из которого вмиг вылезли тощие плечи, и с подпояской. Набросил на себя и попытался пропустить меня вперед, но я не поддался: подтолкнул его внутрь и захлопнул дверь с витражом за нашими спинами, как до того наружную. Уселся на подушку перед отгоревшим камином и мановением руки указал сыну сесть напротив.

К моему облегчению, Абсаль не ночевала: хотя иного и не стоило бы ожидать. Нет, не нужно нам тут ни её, ни Бет, ни Волков или кого-то из сумров! Я послал направленную ментаграмму Хельмуту – в надежде, что он витает где-то неподалёку. Получил ответ почти сразу: последние десятилетия с общением подобного рода у нас проблем не возникало.

– Что, прямо сейчас судить будете? – негромко сказал Вульфи. Я так понимаю – уловил исходящие от меня эманации.

– Заткнись, – оборвал я.

Как ни странно, на дочь я не сердился: просто её не понимал. Хотя сына не понимал ещё больше: зачатый мной – ещё наполовину тогда человеком – практически от незнакомки, выращенный в отдалении…

– Может быть, печку заново растопим? Зябко что-то становится: нервное, однако. Классика живописи: картина «Царь и ван», нет, «Царь Иван». Или просто «Петр и Алексей»?

– Не гаёрничай и не дерзи.

– Вас никого рядом не оказалось, а Сэл необходимо было завязать семена именно сегодня.

– Оригинально.

– Хорошо, пап, я подожду с объяснением, – ответил он невозмутимо. – Чтобы не повторяться.

Хельм не умел ни летать, ни пользоваться классическим «нуль-Т» – и сумры далеко не все такое могут, – но, на моё счастье, пребывал невдалеке. Как он мельком объяснил, у давнего приятеля, который последние лет пятьдесят не подавал о себе вести. Мы сидели посреди живого леса и живых книг в полнейшей тишине – такой плотной, что я уже начал удивляться и беспокоиться.

Наконец, внешняя дверь заскрипела и со стоном рухнула обратно в проём: почерк моего дорогого знакомца узнавался с полпинка.

– Привет вам. Что затаились, будто тати какие? – проговорил Хельм. За-ради парадного выхода пребывал он в своем плаще, повёрнутом на красное, а из-за сухого сору, так и норовящего попасть в волосы и глаза, – с надвинутым на них капюшоном, так что символ вышел понятно какой. Даже без его верного меча Лейтэ.

Потом он сел по-турецки прямо на ковёр, сдвинул верхнюю одежку с плеч и головы и почти приказал:

– Выкладывай, Анди, что случилось. Твою версию.

Именно это я и сделал. Включая краткое объяснение Вульфа об урочном часе. И свои соображения о вреде и недопустимости инцестов.

В такт моим словам мой друг ритмично кивал.

А потом… тихо рассмеялся:

– Она же дриада. Почти дерево. А деревья либо оплодотворяются, либо нет: домашней вишне нужен для вдохновения ствол иного сорта, войлочной – просто несколько таких же, как она, есть такие особи, что всю жизнь проводят в самообслуживании и для того приманивают пчёл на свои квартиры, как фига, сиречь смоква, по-простому инжир. Но выродков в этом смысле среди них не бывает.

– Моя дочь Сэлви – ещё и человек.

– Лань. И самую малость сумр. Неудачные дети у вольных животных не зачинаются – разве что при скрещивании видов, да и то как посмотреть. Верблюд-нар очень силён, мул зол, красив и вынослив. У людей скверные детки появляются далеко не сразу, и то если злоупотреблять родством систематически, как делали короли. А что ты знаешь о своём, о нашем народе?

– Существует ещё и мораль.

Хельмут фыркнул:

– А также прагматичный подход к делу. Есть прок – значит, всегда найдется и нравственное оправдание.

– Создать породу, – пробормотал Вульфи. – Приручить и взнуздать природу. Следовать предначертанному и якобы спущенному сверху пути. Дядя, а Бог или боги тут при чём? Они наши кухонные проблемы, что ли, собрались утрясать?

– Я тебе такого не говорил, малый, – ответил Хельм. – Ты уж и впрямь поперёк телеги с лошадью забегаешь. Хотя есть такое у людей: первоячейка общества, первоклетка, что должна себя повторить во всём строе. Ради его конечной крепости. Ну, прочности.

– Ага, клетка. Когда браки заключаются с оглядкой на хороших детей, гарантированный постельный уют и заодно совместное ведение хозяйства, вот уж это – полное дерьмо!