любоваться его новым имиджем. Мне почти удается убедить себя в том, что это совершенно другой парень: клевый, умный, симпатичный. Но едва он открывает рот, становится ясно, что передо мной тот самый старый Лен.

Скоро у нас это станет привычкой. Ну, знаешь, сначала фотография старшеклассников месяца, теперь это. У меня такое ощущение, что в будущем нам придется много фотографироваться вместе. Э-э-э, э-э-э, — он вдруг совсем потерял дар речи, и начал заикаться. — Э-э-э. Ну, я имею в виду, что ты и я, мы будем весь год выигрывать все титулы, и нам придется все время фотографироваться вместе, так, может, нам… э-э-э…

К счастью, вмешалась Хэвиленд:

— Умник и Умница, на сцену! Обреченные на успех, приготовиться!

В роли Умника и Умницы мы с Леном были окружены учебниками. Смешно, ведь я делаю все уроки в аудитории для самостоятельных занятий, а домой книг не ношу с десятого класса.

— Улыбочку, — призвал нас фотограф.

Мы улыбнулись.

— Обреченные на успех, на сцену! Нонконформисты, приготовиться!

— Это мы, — сказали мы с Леном одновременно.

— Обреченная на успех, — сказала я.

— Не нонконформисты, — сказал Лен.

— Неужели? — саркастически заметил фотограф.

Обреченных на успех мы изображали, держа над головой огромный надувной глобус. Полагаю, что это символизировало наше неизбежное доминирование над миром.

— Улыбнулись!

Мы улыбнулись.

— Э-э-э, Джессика, ты…

— Нонконформисты, на сцену! — закричала Хэвиленд.

А где же, Маркус?

— Э-э-э, Джессика?

Я повернулась к Лену:

— А, что? Извини.

— Как твои… э-э-э… соревнования по бегу? И…

— Они меня достали. Все дерьмо.

— Э-э-э. Нужно ходить каждую субботу? Или…

— Да. Каждую субботу. Ненавижу бег. Ненавижу себя.

— Э-э-э. Потому что я. Э-э-э…

— Нонконформисты, на сцену! Нонконформисты!

Кейтлин Максвелл, которая за лето успела официально изменить имя и фамилию, скакала по залу на своей нонконформистской ходуле «поуго» и искала Маркуса.

— Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! — заливалась она своей нонконформистской песенкой. Я найду Маркуса!

— Э-э-э, Джессика?

— Нонконформисты, где вы?! — орала Хэвиленд еще громче прежнего.

Где же он?

Кейтлин стрелой направилась к мисс Хэвиленд, звеня бубенчиками на своем нонконформистском шутовском колпаке.

— Маркуса здесь нет, — она скрежетала зубами, украшенными нонконформистскими брекетами неоново-зеленого цвета. — Он не пришел. Тра-ля-ля.

Я чуть не описалась, так мне стало смешно. Вот тебе и Нонконформист.

Я собралась сказать это Лену, но когда обернулась, его уже не было. Однако исчезновение Лена меня вовсе не расстроило. Я думала о Маркусе. Где же он был?

Где же Маркус?

Почему я все время задаю себе этот вопрос?

Если вам стало интересно узнать о том, как мои соревнования по бегу, то я скажу вам: все как было дерьмо, так и осталось.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Все еще хуже, чем прошлой весной. Я бегаю так плохо, насколько это возможно для человека, не страдающего параличом нижних конечностей. В прошлом году я победила на соревнованиях для юниоров в Истлэнде. Я обошла соперников на одиннадцать секунд, это звучит не очень убедительно, но на самом деле это много. Сегодня на той же дистанции с теми же самыми девчонками я прибежала на сорок две секунды позже, чем в прошлом году. Я пришла двадцать третьей! Двадцать третьей! Единственный положительный момент таков: в газете были напечатаны имена первых двадцати бегунов, так что мое унижение хотя бы не было зафиксировано на бумаге.

После того как я пересекла линию финиша, я свернулась в позе эмбриона прямо на траве, закрыла глаза и стала размышлять о том, какое я ничтожество, о том, когда же закончится этот сезон, о том, как я боюсь начала следующего. Потом я стала думать о том, как бы скорее попасть в университет, потому что только там закончится эта пытка, отчего мне стало еще страшнее, ведь я все еще не знала, куда мне поступать.

Я не видела отца, записывающего с камерой в руках этот кросс на кассету под названием «Агония поражения Дарлинг, том 5», но я чувствовала его присутствие, похожее на холодную тень, которая возникает, когда солнце прячется за грозовую тучу. Серая пелена, застилающая глаза, стала черной, и меня до костей пронизал холод.

— Пап, не надо ничего говорить.

— Не знаю, сколько еще таких катастроф я смогу вынести.

Можно было бы подумать, что в свете событий 11-го сентября папа перестанет разбрасываться такими словами, как катастрофа. Но для него настоящей трагедией было именно мое поражение на соревнованиях по бегу.

— Просто не знаю, — снова пробубнил он.

Я знала ответ на его вопрос: ни одного. Я больше не могу терпеть боль и страдания во имя поддержания своего статуса могучей чайки Пайнвилльской средней школы. На фиг. Хватит.

— Тебе больше не придется волноваться об этом, пап, потому что я ухожу.

Я не могла поверить тому, что сказала это. Он тоже не мог.

— Что?

— Я ухожу, — повторила я. — Не хочу больше бегать. Слишком больно.

— Но ортопед же сказал, что ты в порядке.

Он решил, что я говорю про свою больную ногу, и я не стала его разубеждать.

— Нет, я не в порядке. Я попыталась, у меня не получилось, и нет смысла продолжать дальше.

— Тогда чем, черт побери, ты собираешься заниматься?

— Не знаю, — ответила я, не открывая глаз. — Но точно не этим.

Когда темнота исчезла, я поняла, что он ушел. Затем легкое дуновение ветра принесло знакомый острый запах духов «Шанель № 5».

— Джесси…

Я подняла голову и увидела маму, чего и следовало ожидать, но с ней был еще кое-кто, кого я не унюхала вовсе.

— Э-э-э. Привет, Джесс.

Лен тоже пришел посмотреть, как я бегаю. Никто не ходит на соревнования по бегу, если только их