— И каким же образом вы думаете это осуществить?

— Придется обратить внимание папы римского на одну маленькую, но важную деталь, которой все молча согласились не придавать значения, — на тот факт, что мы четвероюродные брат и сестра и, следовательно, подпадаем под правило, запрещающее браки между родственниками. Не так давно вы сами запретили два брака между еще более отдаленными родственниками, чем мы. В тех случаях вам было выгодно вспомнить о предписаниях церкви, как было выгодно забыть о них, когда вы пожелали жениться на мне, на мне и моем герцогстве!

Одо, который до тех пор с видимым удовольствием следил за разговором, подтверждавшим многое из того, что он ранее говорил о королеве, теперь почувствовал, что дело зашло слишком далеко.

— Королева сама не своя, — заметил он. — Это от внезапно наступившей жаркой погоды. Она ездила верхом по солнцепеку. Я позову ее придворных дам.

Когда Альенора, все еще взбешенная, удалилась в свои покои, Одо сказал:

— Не принимайте близко к сердцу, ваше величество: болтовня капризного ребенка, и больше ничего. Герцог, вероятно, пообещал ей показать что-то особенно приятное в Эдессе, а потому ей непременно захотелось туда. — Глаза монаха хитро прищурились. — Тем не менее предположение, что она страдает от перегрева, внушили нам сами Небеса. Оно при необходимости может служить нам оправданием, если потребуется нести ее в закрытом паланкине.

— Молю Бога, чтобы до этого не дошло, — проговорил Людовик VII, уже пожалевший о своей угрозе.

Не прошло и недели, как король понял, что его вновь ожидает разочарование. Раймонд наотрез отказался отступить от тщательно разработанного плана нападения на Эдессу, и Альенора упорно держалась своего решения — идти вместе с ним. Спор, разгоревшийся среди высших военачальников крестового похода, быстро распространился; солдаты Антиохии и Франции уже открыто ссорились на улицах, а проходившие мимо аквитанцы присоединялись то к одной, то к другой стороне, в зависимости отличных симпатий. В конце концов Раймонд понял, что переубеждать Людовика VII совершенно бесполезно, и в ярости он не скупился на оскорбительные слова, которые произносил так же безудержно, как и прежде оказывал гостеприимство.

— Если вы собрались в Иерусалим, — кричал он, — то, пожалуйста, уходите! Вы пришли сюда со своей голодной ордой, чтобы помочь защищать этот город от неверных. Как союзников я кормил вас и предоставил вам жилье, но я не могу себе позволить содержать кучу бездельников, намеревающихся совершить приятную прогулку в Иерусалим!

— Мы уйдем сегодня, — ответил король, а когда Раймонд, резко повернувшись на каблуках, вышел, послал пажа к королеве с просьбой явиться в комнату для совещаний. Он хотел еще раз попытаться уговорить ее. Однако Альенора, убежденная в собственной правоте, не уступила.

Этим вечером, когда с минарета мечети, наводившей такой ужас на Людовика VII, прозвучал призыв муллы на молитву, спешно собранное войско крестоносцев начало вытягиваться через южные городские ворота на дорогу, ведущую в Иерусалим. В середине боевых порядков под охраной суровых французских рыцарей несли в закрытом паланкине разгневанную, беспомощную женщину. На безопасном расстоянии знаменосец держал высоко знамя Аквитании, и за ним следовали верные, но сбитые с толку воины Аквитании и Пуату. Они поклялись всюду следовать за своей герцогиней, и вот она была здесь в паланкине, и они держались за ней, не зная, что заставило ее внезапно изменить первоначальный план.

То был момент триумфа Людовика VII — триумфа, который ему еще очень дорого обойдется. Он прибег к насилию, а Альенора была женщиной, которая умела держать слово и выполнять угрозы.

После длительного путешествия по жаре в тряском паланкине, после пыли, мух и постоянной жажды Иерусалим показался желанным прибежищем. Обилие воды восхищало Альенору, романтически воспринимавшую славную историю древнего города. Задолго до Рождества Христова Иерусалим заняли римляне, соорудившие превосходные акведуки, которые обеспечивали водой жилые дома, великолепные общественные бани, городские фонтаны. Взирая на огромный город, Иисус Христос заявил, что настанет время, когда в нем не останется камня на камне. И в седьмом столетии новой эры Иерусалим был взят приступом и разграблен, и его жителям вновь пришлось пить воду из естественных источников с древними названиями — «Родник Давида», «Ключ Соломона». Прошло много лет, и сюда вторглись сарацины. Они принесли с собой практическую сметку, подарили миру математические символы и распространили среди населения мусульманскую ритуальную приверженность чистоте тела, которая заставляет правоверных даже в песках пустыни перед молитвой совершать символический обряд омовения рук и ног. Сарацины сразу же по достоинству оценили важное значение старых разрушенных римских акведуков и вновь восстановили их. Занявшие Иерусалим христиане унаследовали водонапорную систему, и к моменту прибытия Альеноры это был город поющих фонтанов.

Таким он навсегда сохранился в памяти Альеноры, быть может, еще и потому, что очень знаменательная в ее жизни беседа произошла в общественной бане, где три фонтана посылали свои переливающие цветами радуги звенящие струи в широкий бассейн. Альенора купалась с Мелисандой, вдовой Фулке, христианского короля Иерусалима, и матерью малолетнего наследника королевского престола Болдуина. Отец Мелисанды был крестоносцем, мать — сарацинка. Таким образом, в ее жилах текла смешанная кровь, но никто не думал об этом, вероятно, даже король Франции, ибо Мелисанда была женщина выдающихся достоинств и очень проницательная, умеющая заглянуть глубоко в человеческую душу.

В обстановке возбуждения и радости, вызванных прибытием в священный город Иерусалим, были преданы забвению прежние разногласия. Рыдая от переполнявших его чувств, Людовик VII вывел Альенору под руку из паланкина, будто она находилась в нем не как пленница, а исключительно по соображениям личного комфорта. И толпы людей, встретивших их у Яффских ворот, громко приветствовали королевскую чету восторженными возгласами. Внезапно Альенору охватило сильное волнение — ведь она наконец-то ступала по Священной земле. Последующие дни были в основном посвящены осмотру знаменательных мест: Гроба Господня, развалин храма Соломона, дворца Понтия Пилата, где он вынес приговор Иисусу Христу и омыл свои руки, холма Голгофы, на котором был распят Иисус Христос.

Всякие споры и даже серьезные противоречия казались такими ничтожными здесь, где от самих камней веяло священной историей. С точки зрения Альеноры, у Мелисанды не было никакой веской причины во время купания внезапно заявить:

— У вас не все в порядке, Альенора? Луи очень хороший человек, но с ним вы несчастливы! Я правильно поняла?

— В данный момент, — ответила Альенора, тщательно подбирая слова, — между нами нет гармонии. Я была на стороне тех, кто полагал, что целесообразнее выступить против Эдессы.

Мелисанда рассмеялась, захлебнулась, закашлялась и с трудом выдавила:

— И это все? — и снова рассмеялась. — Вы хотите сказать, что спорите с мужем по поводу того, куда должны идти войска? О эти женщины с Запада! Какие вы потешные. Военные вопросы — для мужчин, моя дорогая, у женщин — свои чисто женские заботы.

И это говорила женщина, которая после смерти мужа управляла государством — и довольно искусно — в качестве королевы-регентши за своего юного сына; Альенора напомнила ей об этом, и Мелисанда ответила:

— Но это совсем другое дело. У нас есть поговорка: «С рождением сына женщина достигает совершеннолетия». И в ней, как и во многих старых поговорках, содержится истина. Подождите, моя милая. Покачав однажды ногой колыбель с сыном Луи, вы убедитесь, что и к вашим словам станут больше прислушиваться. Однако тогда вы уже не будете толковать об армиях! Вы удивитесь, но это так. Невысказанные мысли вы сохраните в голове и в сердце, и если, не дай Бог, вы станете, как и я, вдовой, у вас не хватит мудрости.