И сообщили: мы полетели, де, искать гаденыша… А тут и Златыгорка с постенем на спине приземлились, все инеем покрытые: как вроде Фритьоф Нансен с Руалем Амундсеном. У Нансена-то зуб на зуб не попадает, но слова сквозь зубную дробь понемножку проскакивают:

— Я, к-как Василий Т-теркин — с-самолет вражеский сб-бил, но мед-даль у меня уже есть, я т-только на орден согласный. Или п-пускай мне Г-героя С-советского Союза д-дают!

Ваня Житный с Росицей Брегович и цыганкой Горданой повытаскивали из вещмешков все теплые вещи и укутали заоблачных странников. И мальчик сказал: дескать, ты забыл — Советского Союза уж половину моей жизни нет! А согревшийся Шишок отвечает:

— А Герои Советского Союза еще живы! Пока есть Герои страны — то и страна существует, хотя бы там, откудова мы с сестрицей вилой прибыли: на небесной карте союзными облаками писана!

А тут и жаворлёночек пожаловал, пал на плечо Златыгорки: мол, скорее! Нашли мы перегадину-то, тамако он!

И путники, оседлав велосипеды, ринулись вслед за пернатым поисковиком прямиком по полю. Едут, на кочках да ухабах подскакивают, мнут колесами алые божуры; после болотистая низина пошла, вода под колесами хлюпает, знать, пока они на Косовом поле сражались, тут дождь шел…

А жаворлёночек вьется над велосипедистами и рассказывает: дескать, соловей пилота охранять остался, такой дурак этот летчик из катапульты, мы его ругательски ругаем, а он ни бельмеса не понимает, гуторит: дескать, милые птички, вы прилетели поддержать меня своими песнями, мол, у нас в Канзасе тоже есть жаворонки и соловьи! Вот, сволочь, брешет, ну, скажите: разве могут там жаворонки жить?!

Птах полетел вперед и закружил над ракитовым кустом, первым к ориентиру примчался Шишок, на ходу соскочил с велосипеда и спрыгнул куда-то вниз. За ним — Златыгорка с Яной, после — Ваня, следом Березай с Горданой, и замыкающая Росица Брегович.

Оказалось, летчик прятался в канаве, и домовик, отняв оружие и закинув в болото средство спутниковой связи, вовсю уж отделывал пленника, приговаривая:

— Есть ведь риск, что самое последнее слово науки и техники будет нецензурным! До эры массовых технологий человек — животное общественное, а после — стадное… Да-а! Вот тебе, вот тебе твои права человека, член американского стада!

Ване неловко стало: а вдруг пилот раненый… Потом вспомнил мальчик слова подполковника Медведя, сказанные им Деше: дескать, я-то ведь не шиптар, чтоб с женщинами воевать! А они разве шиптары: так с пленными обращаться?! Ваня поглядел на брезгливо отвернувшуюся Росицу и попросил:

— Ладно, Шишок, хватит…

— Ничего, не хватит! — бормотал домовик, размахивая кулаками. — Это ему за Грачаницу, сейчас за остальное получит! — и постень так шваркнул пилота по лицу, что хруст раздался…

Ваня Житный заорал:

— Перестань, я сказал! Он — пленный…

— Он, курва, пленный?! — изумился домовик. — Да я его в расход сейчас пущу — враз перестанет быть пленным, — из Шишкова рукава показался черный ствол честной винтовки, но мальчик попытался выдернуть его, и… Росица Брегович пришла ему на помощь.

На пилота Ваня старался не смотреть, но все равно краем глаза видел: морда вся в крови и грязи, лежит в канаве, свернулся калачиком, как вроде в утробе своей катапульты. Жалко смотреть ведь на паскуду! А в бомбардировщике своем, в броне-то, над облаками — как ведь величался!.. Ох, понимал он Шишка! Но… но нельзя же так… Лучше б, конечно, пилот в небе погиб, чтоб не видеть перед собой этих жалко дрожащих губ…

— Судить его надо! — сказал мальчик, отворачиваясь.

А цыганка Гордана на сторону Шишка встала, дескать, расстрелять бы лучше — да и дело с концом! А Златыгорка поддакнула. Все поглядели на Березая. Тот шары — зеленые семафоры — вытаращил и объявил:

— Граждане, будьте бдительны! Обращайте внимание на пассажиров, проявляющих осторожность и беспокойство! О возникших подозрениях сразу сообщайте ближайшему сотруднику милиции или работнику железной дороги!

— Во! — обрадовался Ваня. — Лешак про милицию заговорил: значит, за то, чтоб судить!

— Три голоса против трех! — подытожил Шишок и повернулся к Яне Божич, которая цеплялась за руку Златыгорки.

— Детские голоса не считаются! — выскочила вперед Росица Брегович. — Она еще несовершеннолетняя, голосовать не может!

— А птичьи? — загомонили пернатые. — Мы, коршун побери, за то, чтоб расклевать этого ястреба, да и дело с концом! Птичьи должны считаться! Это ведь мы его нашли!

Вдруг голос раздался, откуда не ждали — из канавы:

— Пленных нельзя расстреливать… Это против всех правил! Запрещено Женевской конвенцией сорок девятого года! Напоминаю: Югославия подписала Женевскую конвенцию!

— А тебя не спрашивают — конве-енция! — плюнул в канаву домовик. — Лежи и молчи себе в тряпочку. — Тут лицо постеня вытянулось, потому что отвечал он американцу на его же языке. Шишок бросил в сторону Златыгорки укоризненный взгляд и попробовал прикусить себе язык…

А пилот сел на край канавы и, утирая юшку с лица, затараторил:

— Что я слышу — вы по-английски говорите?! Вы меня разыграли! Вы за мной прилетели, — вы рейнджеры, да? Я ведь сообщил по GPS, где нахожусь. Только зачем дрались, не понимаю… Не зря я молился! Не зря прятался в этой вонючей канаве! Конечно, вы американцы, я же вижу! Где вертолет?!

— Хрен тебе, а не вертолет! — совершенно спокойно сказал Шишок, выслушав белиберду, которую несет летчик, и добавил: — И мы такие же американцы, как ты, курва, — милосердный ангел!

А Росица похвалила домовика:

— Вы отлично говорите по-английски! Куда лучше, чем я!.. И знаете, что: однажды, когда я была… не в себе, вы пообещали исполнить мое желание, помните, в Обиличе, когда мы на почте ночевали? Вы тогда еще уточнили: только одно, мол, желание-то…

Домовик хмуро кивнул, пробормотав, что, наверно, это он был тогда не в себе, и с некоторой угрозой в голосе произнес:

— Ну-у и что ты хочешь этим сказать?!.

И все поглядели на Росицу: чего она пожелает… И Росица Брегович пожелала: дескать, предлагаю загадки загадывать, ежели летчик разгадает хотя бы одну — отпустим его на все четыре стороны, а нет…

— Тогда — к стенке! — закончил, потирая руки, домовик. И… девочка едва заметно кивнула.

— Только, чур, не больше трех загадок! — воскликнул Шишок. — А то больно жирно будет: еще загадки на паскуду тратить… Ну, сейчас я ему загадаю загадочку… Я ему сейчас такую загадку загадаю…

Яна Божич сказала, что тоже знает одну очень трудную загадку про лампочку:

— Висит груша…

Но Росица вмешалась, мол, поскольку это ее идея и… ее желание, то и загадки будет загадывать она сама. Домовик вынужден был согласиться, что это справедливо. А девочка продолжала: вернее, де, это не совсем даже загадки, а… такой своеобразный тест для…

— Как вас зовут?! — спросила Росица летчика, который переводил взгляд с одного на другого и бормотал, дескать, что за ерунда, так нельзя, это против правил… Какие еще загадки?! Что за русская рулетка?! Но имя свое (а может вымышленное) назвал: мол, я — лейтенант Джон Райн.

— Тест для лейтенанта ВВС США Джона Райна, — отрапортовала Росица Брегович и, прищелкнув каблуками, поправила очки.

Березай откуда-то буреломную лесину приволок и разлапистый пень из земли выкорчевал (может, пенек остался как раз от того дуба, в дупле которого пряталась Яна Божич во время Косовской сечи?). Росица указала пилоту на пень, а сама устроилась против него, на бревнышке, под ракитой, остальные уселись с двух сторон от нее.

Девочка поглядела на пилота, который глаза прятал и нервно почесывался.

— Это… будет нетрудный книжный тест…