продвижение «вверх» было для них закрыто со всех точек зрения, они могли бы проявить себя в последние годы и поярче. Увы, как о выдающихся организаторах ни работники Усть-Каменогорской ГЭС и Экибастузской ТЭЦ, ни работники треста «Союзасбест» о Маленкове и Кагановиче не отзывались. Как о людях вспоминали тепло, однако — не более того.
А каким оказался бы рисунок натуры у оставшегося в живых, но «рядового», так сказать, Берии?
В своём «письме из бункера» от 1 июля он писал, обращаясь к коллегам по Президиуму ЦК:
«… К онечно, после того всего, что произошло, меня надо крепко призвать к порядку, указать своё место и крепко одёрнуть, чтобы помнилось до конца своей жизни, но поймите, дорогие товарищи, я верный сын нашей Родины, верный сын партии Ленина и Сталина и верный ваш друг и товарищ. Куда хотите, на какую угодно работу, самую маленькую, пошлите, присмотритесь, я ещё могу верных десять лет работать и буду работать всей душой и со всей энергией…»
Иными словами, сам Берия хотел видеть себя по-прежнему в рабочем строю — пусть и не во главе его, но, во всяком случае, не вне строя.
Далее он писал:
«Говорю от всего сердца, это неверно, что раз я занимал большой пост, я не буду годен для другой маленькой работы, это ведь очень легко проверить в любом крае и области, совхозе, колхозе, стройке, и умоляю Вас: не лишайте меня [возможности] быть активным строителем [на] любом маленьком участке нашей Родины, и вы убедитесь, что через 2–3 года я крепко исправлюсь и буду Вам ещё полезен…»
Воля ваша, уважаемые читатели, но я вижу за этими строками человека хотя и со смятёнными, однако не ничтожными чувствами. Причём человека без намёка на некую «элитарность», человека, хотя и занимавшего на протяжении десятилетий важнейшие посты в государстве, но так и не научившегося отделять себя от народа и готового к рядовой работе.
А для того же Хрущёва предложить себя в качестве председателя колхоза или совхоза было невозможным делом! Для Хрущёва — хотя он на вершинах власти и не чурался напрямую «общаться» с простыми людьми — нужды народа были чем-то достаточно абстрактным.
За державой Хрущёв не умел видеть человека.
А Берия — умел!
Он даже положенный наркому внутренних дел отрез на шинель не «зажиливал» полностью себе, а отдавал «на круг».
И если провести мысленный эксперимент: оставить Берию после его снятия с высших постов в живых, на свободе и направить его, скажем, в какой-нибудь Новохопёрск директором райпромкомбината, или в кубанский совхоз, то он и там остался бы менеджером высокого класса.
В том числе и поэтому Берию хрущёвцам никак нельзя было оставлять в живых и при деле — хотя бы маленьком. Очень уж быстро стала бы выпирать наружу вся несправедливость его отставки.
А уж если бы Берия работал для страны не директором совхоза, а «директором» всего советского общества, то…
То — что?
Что ж, если бы Берия остался жив и при высшей власти, то его руководство страной обеспечило бы развитие очень сильной социальной политики в советском обществе. По мере развития экономики советское общество становилось бы всё более изобильным, образованным, свободным и радостным.
На антибериевском Пленуме ЦК КПСС в июле 1953 года во время выступления Авраамия Завенягина — тогда начальника Первого Главного управления (ПГУ) при СМ СССР, произошёл знаменательный казус. Читатель уже знает, что Завенягин обливал Берию грязью и упрекал его в «игре в экономию» в деле финансирования «атомных» работ. Далее — по неправленой стенограмме:
«Маленков. Это дело контролировать придется, потому что там деньги расходовали без всякого контроля.
Завенягин. Это безусловно.
Каганович. Строили не города, а курорты.
Завенягин. То, что строили курорты, — не могу сказать, строили города».
Каганович никогда — ни до июля 1953 года, ни после — ни в одном закрытом «атомном» городе не был, так что говорил с чужих слов. Но реплика Кагановича показывает, что такая молва — «Берия атомщикам курорты строит», в среде советского руководства ходила.
Зная не понаслышке, что представляют собой эти города, могу подтвердить, что в «бериевские» сороковые и начальные пятидесятые годы в системе ПГУ курортов не строили, а строили города. Однако планировка и архитектура «атомных» городов были прекрасно продуманы, и заслуга Берии в этом была несомненной и огромной.
Сам по образованию архитектор, строитель, он сумел с самого начала «атомных» работ собрать в системе ПГУ толковые архитектурнопланировочные силы. Он хотел, чтобы люди новой советской отрасли жили в условиях, достойных того будущего, которое они создавали и защищали.
Думаю, в связи с вышеописанной антибериевской коллизией читателю будет интересно узнать вот что…
До конца жизни к Берии глубоко уважительно относился, по свидетельству ряда людей, его знавших, Борис Глебович Музруков.
Музруков, дважды Герой Социалистического Труда, фигура в атомной отрасли легендарная. Свою первую Золотую Звезду он получил 20 января 1943 года за руководство «Уралмашем», производившим танки Т-34. Второй Звезды он был удостоен 29 октября 1949 года, после успешного испытания первой советской атомной бомбы РДС-1, — за производство первого советского плутония на Комбинате № 817, дислоцированном в закрытом городе «Челябинск-40». Музруков был в первой в СССР группе дважды Героев Социалистического Труда.
С 1955-го по 1974 год Борис Глебович руководил крупнейшим и старейшим ядерным оружейным центром СССР в «Арзамасе-16».
В книге о Музрукове
Далее — прямая цитата:
«Впоследствии Б. Г. Музруков рассказывал, что таким образом была построена хорошая бетонная дорога к озеру, берег которого украсила набережная с балюстрадой (гордость «Сороковки» по сей день. —
Как видим, деньги в атомной отрасли расходовались после первого «атомного» успеха не «без всякого контроля», как заявлялось на Пленуме ЦК, а как раз при строгом контроле самого Берии. Но вот что было дальше:
«В некоторых воспоминаниях содержится очевидный намёк на то, что о перерасходе государственных средств на дорогу и набережную в этом городе всесильный куратор был предварительно осведомлён. Наверняка и Борис Глебович знал, какие обвинения может ему предъявить Берия. Но не в его
