Мисс Крофорд сильно ошиблась в своих расчетах, лишь когда захотела доставить удовольствие самой Фанни. Она намеревалась привести в счастливый трепет ее сердечко, наполнить ее восхитительным ощущением успеха, и, неверно истолковав Фаннин румянец, когда подошла к ней после первых двух танцев, все еще полагая, что необходимо это сделать, сказала с многозначительным видом:

– Может быть, хоть вы мне скажете, зачем мой брат едет завтра в Лондон? Он сказал, у него там дело, а какое, не говорит. Впервые он отказывает мне в доверии! Но нас всех ждет эта участь. Всем нам рано или поздно находится замена. Вот уже я должна осведомляться у вас. Прошу вас, Фанни, скажите, чего ради едет Генри?

С тою мерой твердости, какую позволяло смущенье, Фанни заверила, что ей ничего не известно.

– Ну что ж, – со смехом сказала мисс Крофорд, – тогда мне остается предположить, что он едет единственно ради удовольствия сопровождать вашего брата и дорогою разговаривать о вас.

Фанни растерялась, но растерянность ее вызвана была недовольством; а меж тем мисс Крофорд удивлялась, отчего она не улыбнется, и почитала ее слишком беспокойной, странной, какою только не почитала, и лишь об одном не догадывалась, что благосклонность Генри не так уж ей и приятна. Сегодняшний вечер принес Фанни много радостей, но не Крофордова благосклонность была тому причиной. Она предпочла бы, чтоб он не так скоро вновь пригласил ее танцевать, и лучше б ей не понимать, что, недавно спрашивая тетушку Норрис о часе ужина, он заботился о том, чтоб не упустить ее на эту часть вечера. Но избежать его внимания было невозможно; благодаря ему она чувствовала, что всё сегодня ради нее; и нельзя сказать, что его поведение отталкивало Фанни, что он бестактен или хвастлив, а временами, когда заговаривал об Уильяме, он был совсем не неприятен, в нем даже ощущалось делавшее ему честь душевное тепло. И однако ж ее довольство никак не зависело от его благосклонности. Фанни радовалась всякий раз, как смотрела на Уильяма и видела, до чего ему хорошо, всякий раз, как удавалось походить с ним несколько минут по зале и послушать, что он говорит о своих партнершах; она была счастлива оттого, что знала, как ею восхищаются, счастлива оттого, что могла еще долго предвкушать два танца с Эдмундом, а они отодвигались все дальше, ведь ее приглашали наперебой, с ним же определенного уговора не было. Она была счастлива даже и тогда, когда уже танцевала с ним, но не потому, что он заражал ее весельем или был нежно предупредителен, как нынешним благословенным утром. Он был измучен душою, и Фанни счастлива была сознанием, что рядом с нею, своим другом, он обретает покой.

– Я устал от светских обязанностей, – сказал Эдмунд. – Я весь вечер не закрывал рта, а сказать мне было нечего. Но с тобою я отдохну, Фанни. Тебе не надобно, чтоб я тебя развлекал беседою. Давай позволим себе роскошь помолчать.

Фанни даже и согласия не решилась вымолвить. Усталость, в немалой мере вызванная, должно быть, теми же чувствами, в которых он признавался ей нынче поутру, требовала особого уважения, и они протанцевали оба танца, сохраняя такую строжайшую сдержанность, что ни один сторонний наблюдатель не помыслил бы, будто сэр Томас воспитал жену для своего младшего сына.

Нынешний вечер принес Эдмунду мало радости. Мисс Крофорд во время первого танца с ним была весела, но не радовала его эта веселость; не покой принесла она ему, но беспокойство; и после – а оказалось, он не в силах не пригласить ее снова – она совершенно измучила его своей манерой разговора о занятии, которому он вот-вот себя посвятит. Они то разговаривали, то молчали, он убеждал, она высмеивала, и наконец они расстались, в досаде друг на друга. Фанни, которая не могла вовсе не наблюдать за ними, увидела довольно, чтоб испытать кой-какое удовлетворенье. Чувствовать себя счастливой, когда Эдмунд страдает, было бы варварством. Однако ж само убежденье, что он страдает, должно было бы прибавить ей счастья, и вправду прибавило.

Когда два танца с Эдмундом кончились, Фаннино желание танцевать и ее силы тоже оказались на исходе, и сэр Томас, видя, что в иные минуты она не столько танцует, сколько прохаживается, что она запыхалась и прижимает руку к груди, велел ей сесть. И с этого времени Крофорд тоже перестал танцевать и сел.

– Бедная моя Фанни! – воскликнул Уильям, подойдя к ней на минутку и как заведенный продолжая обмахиваться веером своей партнерши, – как скоро ты изнемогла! Да ведь бал только еще развернулся. Я надеюсь, мы часа два еще потанцуем. Как же это ты так рано устала?

– Так рано! Мой добрый друг, – сказал сэр Томас, со всей необходимой осторожностию доставая часы, – сейчас три часа, твоя сестра не привыкла к такому позднему времени.

– Тогда вот что, Фанни, завтра, когда я буду уезжать, ты не вставай. Спи, пока будет спаться, а обо мне не думай.

– Ну что ты, Уильям!

– Как? Она собиралась встать до вашего отъезда?

– Конечно, сэр! – воскликнула Фанни, вскочив, чтоб быть поближе к дядюшке. – Я непременно должна встать и позавтракать с ним. Ведь это последний раз, последнее утро.

– Лучше не вставай. Он должен позавтракать и быть готов не позднее половины десятого. Мистер Крофорд, я полагаю, вы за ним заедете в половине десятого?

Однако ж Фанни слишком настаивала и глаза у ней были полны слез, как тут откажешь, и кончился разговор милостивым «Ну, что ж, ну, что ж», что означало разрешенье.

– Да, в половине десятого, – сказал Крофорд вслед Уильяму, – и я буду точен, ведь ради меня любящая сестра не встанет. – И понизил голос, обращаясь к Фанни: – О моем отъезде загорюет лишь опустевший дом. Завтра у нас с вашим братом будут совсем разные представления о времени.

Минуту-другую поразмыслив, сэр Томас пригласил Крофорда разделить с ними ранний завтрак, вместо того, чтоб завтракать одному, сам он тоже откушает с ними; и готовность, с какою было принято приглашение, лишь убедила его, что подозрения, которые (надобно было себе в этом признаться) прежде всего и навели на мысль устроить сегодняшний бал, и вправду весьма основательны. Крофорд влюблен в Фанни. Сэр Томас с удовольствием предчувствовал, чем дело кончится. Племянница его, однако ж, нисколько не была ему благодарна за это приглашение. Она надеялась провести последнее утро наедине с Уильямом. Это была бы несказанная милость. И хотя надежды ее рушились, она и не думала роптать. Напротив, так непривычно ей было, чтобы посчитались с ее чувствами или чтоб что-то было сделано по ее желанию, что она склонна была скорее удивляться и радоваться тому, чего достигла, нежели сетовать на дальнейший неожиданный оборот событий.

В скором времени сэр Томас опять вмешался и посоветовал ей немедля отправляться спать. У него это называлось «посоветовать», однако же его совет был равен распоряжению, и Фанни только и оставалось, что подняться и, после того как Крофорд сердечнейше с нею распрощался, тихонько выйти; в дверях она остановилась «лишь на миг один», чтоб, подобно леди из Брансхолмского замка10, окинуть взглядом