От меня совета не жди. Я на это не способна.

– Ты права, Фанни, что не хочешь брать на себя такую обязанность, но не бойся. Об этом я никогда не стану советоваться. В таких делах не следует искать совета, и, думаю, мало кто его ищет, разве что когда хочет поступить против своей совести. Мне надобно только поговорить с тобою.

– И еще одно, кузен. Извини мою смелость, но, разговаривая, будь осторожен. Не скажи ничего такого, о чем когда-нибудь пожалеешь. Возможно, настанет время…

При этих словах она вспыхнула.

– Милая моя Фанни! – воскликнул Эдмунд, прижимая ее руку к губам почти с такою же нежностью, как если б то была рука мисс Крофорд. – Ты – сама предусмотрительность! Но сейчас в этом нет надобности. Время это никогда не придет. Не бывать тому времени, которое ты подразумеваешь. Я начинаю думать, что нет на это никакой надежды, это все менее и менее вероятно. А если б оно и пришло, не будет ничего такого, о чем тебе или мне страшно было бы вспомнить, ибо никогда я не стану стыдиться своих сомнений, и если им придет конец, то лишь благодаря происшедшим в ней переменам, и тогда память о былых ее недостатках только больше ее возвысит. Ни единой душе на свете я не сказал бы то, что сказал тебе. Но ты всегда знала мое мнение о ней, ты можешь подтвердить, что никогда я не был ослеплен. Сколько раз мы говорили с тобою о ее мелких заблуждениях! Ты не должна меня опасаться, Фанни. Я почти отказался от своих серьезных намерений на ее счет. Но что бы на меня ни нашло, надо быть поистине болваном, чтоб подумать о твоей доброте и сочувствии иначе, как с самой искренней благодарностью.

Он сказал довольно, чтоб поколебать опыт восемнадцатилетней девушки. Сказал довольно, чтоб Фанни почувствовала себя счастливей, чем все последнее время, лицо ее прояснилось, и она ответила:

– Да, кузен, я убеждена, что кто-кто, а ты на это не способен. Я могу не страшиться слушать, что бы ты мне ни рассказал. Говори все что хочешь.

Они уже поднялись на второй этаж, и появленье горничной помешало им продолжить беседу. Для Фанниного душевного спокойствия было самое время кончить разговор, потому что еще минута-другая, и Эдмунд, пожалуй, поведал бы ей обо всех слабостях Мэри Крофорд и о своем унынии. Но теперь он, уходя, смотрел на нее с благодарною нежностью, а у ней ощущение было поистине драгоценное. Уже много часов не испытывала она ничего подобного. С тех пор как прошла первая радость, которую ей доставила записка Крофорда Уильяму, ее одолевали чувства прямо противоположные: ничто вокруг не утешало, и в душе не было надежды. Теперь все вновь заулыбалось. Она вновь подумала о выпавшей Уильяму удаче, которая теперь показалась ей куда значительней, чем поначалу. А бал – какое удовольствие предстоит нынче вечером! В неподдельном оживленье и почти уже со счастливым трепетом, столь естественным в предвкушении бала, она принялась одеваться. Все шло прекрасно, и она оглядела себя в зеркале не без удовольствия, а когда взялась за цепочки, вышло совсем удачно: оказалось, та, которую подарила мисс Крофорд, никак не проходит в колечко крестика. Ради Эдмунда Фанни готова была ее надеть, но она оказалась слишком крупна. Значит, надобно надеть подаренную Эдмундом; и с величайшей радостию соединив цепочку с крестиком, эти напоминания о двух возлюбленных ее души, два самые дорогие ей подарка, и в действительности и в мыслях ее будто нарочно созданные друг для друга, Фанни надела их, и ей показалось, будто в них – частица души Уильяма и Эдмунда, и она поняла, что теперь готова надеть и цепочку мисс Крофорд. Да, именно так и следует поступить. Есть у мисс Крофорд на это право, и, раз ее подарок уже не посягает на другое право, право доброты более подлинной, можно признать и ее великодушие, и даже не без удовольствия. Цепочка и вправду выглядела превосходно, и Фанни вышла наконец из своей комнаты успокоенная и довольная собою и всем вокруг.

Тетушка Бертрам, куда менее сонная, чем обыкновенно, по такому случаю вспомнила о ней. Ей самой вдруг пришло в голову, что, одеваясь к балу, Фанни рада будет получить помощь более умелую, чем можно ждать от простых горничных, и, когда сама была одета, действительно послала к ней в помощь собственную горничную – разумеется, слишком поздно, чтоб от этого был толк. Миссис Чепмэн поднялась на верхний полуэтаж в ту самую минуту, когда Фанни вышла из своей комнаты, полностью одетая, и им лишь осталось обменяться любезностями, но Фанни оценила тетушкино внимание почти так же, как сама леди Бертрам или миссис Чепмэн.

Когда Фанни сошла вниз, дядюшка и обе тетушки были в гостиной. Дядюшка посмотрел на нее с интересом, с удовольствием отметил ее элегантность и то, как на диво она сейчас хороша. При ней он только и позволил себе похвалить ее изящный и весьма подходящий к случаю наряд, однако ж, когда вскоре она вышла из комнаты, он без обиняков воздал должное ее красоте.

– Да, – сказала леди Бертрам, – она прекрасно выглядит. Я послала к ней Чепмэн.

– Прекрасно выглядит! – воскликнула тетушка Норрис. – А как же ей не выглядеть хорошо при том, какие ей даны возможности: в такой семье ее воспитали, и перед глазами все время пример ее кузин. Вы только подумайте, любезный сэр Томас, какие возможности ей даровали мы с вами. Взять хоть платье, которое вы изволили заметить, это ж ваш щедрый подарок ко дню свадьбы нашей дорогой миссис Рашуот. Что бы она была, не протяни мы ей руку помощи?

Сэр Томас ничего более не сказал, но, когда они сели за стол, взгляды обоих молодых людей уверили его, что, когда дамы выйдут, он сможет успешнее коснуться до внешности Фанни. Фанни видела, что на нее смотрят с одобреньем, и от одного сознания, что она хороша, она становилась еще краше. У ней было несколько причин чувствовать себя счастливой, а скоро она стала и еще счастливей, ибо, провожая ее тетушек из столовой и придерживая перед ними отворенную дверь, Эдмунд сказал ей, когда она проходила мимо:

– Ты непременно должна танцевать со мною, Фанни, оставь для меня два танца, любые, какие захочешь, кроме первых.

Чего ж было еще желать? Едва ли хоть раз в жизни была она так близка к блаженству. Веселость кузин в дни прежних балов уже не удивляла ее; все и вправду будет чудесно, и она пошла по гостиной, выделывая разные па, благо ее пока не замечала тетушка Норрис, которая сразу же устремилась к камину и стала переворачивать по-своему и портить превосходно сложенные дворецким поленья, горящие таким величавым пламенем.

Так прошли полчаса, которые при любых других обстоятельствах показались бы Фанни томительно долгими, но ее по-прежнему переполняло счастье. Стоило только подумать о разговоре с Эдмундом, и что ей тогда суета тетушки Норрис, что ей зевки леди Бертрам?

К ним присоединились мужчины, и скоро началось сладостное ожиданье экипажей; в гостиной царил дух непринужденности и довольства, мужчины окружили дам, все разговаривали, смеялись, и каждая минута была исполнена радости и надежды. Фанни чувствовала, что веселость дается Эдмунду нелегко, но как отрадно видеть, что его усилия увенчиваются таким успехом.

Когда наконец стали слышны подъезжающие экипажи, когда начали наконец собираться гости, Фанни