Толпа осталась внутри дворца, не в силах протиснуться сквозь узкие двери приватного выхода из царских апартаментов и шеренги финских стрелков.

Никто из тех, для кого он стал божеством, не могли его услышать.

Он посмотрел на стоявшего перед ним человека и сказал, обращаясь к покорителю Зимнего дворца:

— Товарищ Антонов! Помогите первому буржую, апеллирующему к пролетарской справедливости. Нам, пережившим века рабства, свыше дано право на справедливость. Мы имеем право на быстрый суд и на быстрое милосердие!

Ленин вместе с Халайненом и несколькими финнами сел в машину.

Авто взревело и покатилось вдоль набережной. За ним последовали другие, везущие будущих народных комиссаров и стрелков эскорта.

Антонов-Овсиенко расспрашивал инженера о подробностях происшествия, из дворцовой канцелярии звонил в больницы, после чего, кивнув двоим солдатам, распорядился отвести Болдырева на регистрационный пункт Красного Креста.

Толпа, выдавливаемая из здания солдатами, неохотно покидала царскую резиденцию.

Однако постепенно залы опустели.

Антонов вместе с организатором боевых коммунистических отрядов товарищем Фрунзе обходил первый и второй этажи.

— Погуляли наши! — смеялся Антонов, указывая на выломанные двери шкафов, разбросанные бумаги, разбитые зеркала, статуи, вазы, люстры, поломанную мебель, сорванные обои и гобелены, разорванные ковры и сброшенные на паркет портреты и картины. — Погуляли…

Фрунзе ничего не ответил.

Они уже намеревались выйти во двор, когда их слух различил громкие взрывы смеха, пение и визг женщин.

Они пошли на эти звуки и вскоре оказались в частных апартаментах царской семьи. Шум доносился из дальних комнат.

Отворив двери, они застыли в восхищении.

В светлой обширной комнате с покрытыми золотистой тканью стенами стояли две великолепные постели, мягкая мебель, белый туалетный столик, заваленный осколками разбитого зеркала и флаконов.

В углу висели святые образа и на серебряных цепях изящная, резная церковная лампада. Портреты и картины уже лежали на полу.

Это была спальня царя и царицы.

В ней собралась небольшая группа моряков и несколько уличных девок. Голые, распутные, отчаянно зовущие, они лежали на желтых атласных покрывалах с вышитыми черными гербовыми орлами. Бессовестными развратными движениями они возбуждали мужчин, выкрикивая:

— Я царица… Эй, товарищ, хочешь быть царем? Тогда иди-ка ко мне!

На постелях без стеснения происходили отвратительные оргии, мрачная мистерия дикого безумия.

Фрунзе нахмурил брови. Антонов потирал лоб и думал, что иначе представлял себе первый день освобождения пролетариата. Он видел его во время бессонных ночей, в многочисленных тюрьмах и во влажных окопах на фронте. Это должен был быть красный день, в котором кровь должна была сочиться из земли, брызгать из тел убитых врагов народа, течь с неба. День серьезной сосредоточенности, холодной мести, из-за которых не оставалось ни минуты свободного времени на распутство.

Его челюсти уже сжались, желваки задвигались возле ушей, он уже хотел крикнуть, как вдруг один из моряков, прижимая к себе голую девушку, воскликнул:

— Ха-ха! Товарищи! Позабавьтесь с нами… Гуляй, душа — сегодня живем, завтра помрем… Ух-ах! Манька, принимай гостей!..

Фрунзе взглянул на бледное лицо Антонова и сверкнул глазами. Он сдерживал бурю, разыгравшуюся в нем от вида падения пролетариата, его прогнивших, диких страстей, кроме которых не существовало ничего, за исключением телесных вожделений.

— Есть, пить и предаваться разврату — вот их идеал, — думал преданный коммунизму Фрунзе. — Самые лучшие и смелые умы работали во имя освобождения пролетариата, тысячи бойцов за новую эру в истории человечества погибли в тюрьмах, прикованные к тачкам в сибирских рудниках, на виселице и в полицейских застенках, где революционеров душили и убивали, как бешеных псов! Во имя кого все эти бесчисленные жертвы? Во имя этих одичавших, бессовестных зверей, во имя голых, развратных проституток?

Антонов думал иначе, проще и сильнее:

— Псы и суки! — ворчал он. — Если бы я мог, приказал бы поставить их к стене и стрелять из кольта каждому и каждой в лоб!

Его охватил страстный, неудержимый гнев. Он должен был выплеснуть его на кого-то, растворить, успокоить.

Он окинул комнату затуманенным взглядом, потому что кровь застила ему глаза.

В темном углу он заметил висевшие святые образа.

Из полумрака выглядывало исстрадавшееся, строгое лицо Казанской Богородицы и всепрощающие глаза благословенного Христа.

Антонов вдруг побледнел еще больше и стал всматриваться в иконы, будто видел их впервые в жизни.

Усиленно работала мысль.

— Если бы вы существовали, то сами уничтожили бы это грязное стадо вепрей и свиней, метающихся перед вами в мерзости и бесстыдстве сегодня, когда наступило благословенное вами царство нищих, убогих и обиженных… Но вы храните молчание?.. Вы старая сказка для детей!.. Куски дерева, полотняные тряпки, слои краски!.. Погибайте, исчезните бесследно, как ночные видения!

Он выхватил из кобуры револьвер и начал стрелять. После каждого выстрела сыпались куски рам и стекла, трещали и свисали продырявленные, разорванные холсты святых образов.

Перепуганные моряки и голые девушки с криком, воем и диким стоном выбегали в панике, оставляя винтовки, шинели и платья. Одна из убегавших проституток схватила покрывало с двуглавым орлом и бежала, кутаясь и путаясь в тяжелых складках шелковой ткани. Наконец упала и с безумным визгом поползла к дверям.

Фрунзе молча наблюдал за товарищем. Потом протянул ему руку и сильно пожал его ладонь. Антонов, ничего не сказав, стоял бледный и разъяренный, ощущая поднимавшееся в сердце безмерное отчаяние, как будто только что попрощался с кем-то очень дорогим, кто уже никогда не вернется и кому не будет замены.

Вскоре дворец опустел. Только патрули остались в сенях возле входов.

Антонов, кивнув солдатам своего полка, обходил помещения, в которых размещались дворцовые службы, он всюду заглядывал, проверял, не остались ли где-нибудь посторонние люди, не тлеет ли где неосторожно брошенная цигарка. Они дошли до внутреннего двора. Здесь еще крутились солдаты, рабочие, чернь. Они выбегали из подвалов, где размещались винные погреба, выносили бутылки и шли, раскачиваясь и напевая, к воротам.

Антонов сбежал вниз.

При горящих красными огоньками свечах проходил пир победителей. Они пели пьяными, хриплыми голосами, смеялись и, выкрикивая кощунственные, развратные ругательства, пили на убой. Они выбивали пробки ударом ладони по дну бутылок и, задрав головы, выливали вино в глотки, сопя и громко бормоча; другие, отвернув краны в бочках и отвратительно хлебая и чмокая, подставляли под струю вытекавшего вина широко открытые рты.

Раз за разом пьяные тела опускались на землю и лежали, храпя и хрипя.

Антонов сжал кулаки и крикнул:

— Вон отсюда!

Солдаты, ударяя прикладами в пол, щелкнули винтовками.