— Не прикидывайтесь предсказателем или колдуном! — ответил злым голосом Ленин и, наклонив голову, добавил: — Скажите вашим товарищам, что за их попытки отвлечения меня от моей цели наша партия отправит их на виселицу, чего и вам, Чернову и Савинкову от души желаю!

Он развернулся и пошел в направлении дома.

— Погибнете! — долетел до него издалека звонкий, воодушевленный голос. — Погибнете и вы, и партия ваша!

Ленин шел домой и потирал руки.

— Отменно! Они боятся меня и уже присылают искусителей — думал он. — Большой, настоящий успех!

Дома он застал почти всех товарищей и эмиссаров, прибывших из России. Вся комната была наполнена дымом. Раздавались возмущенные голоса спорящих людей.

Заметив вошедшего, они бросились к нему и окружили.

— Ильич, вы не читали сегодняшний «Форвертс»? Поражение! Немецкая социал-демократия решила одобрить кредиты на войну! В рейхстаге будет протестовать только Либкнехт, и никто не сомневается, что он будет одинок! Поражение! Предательство! Немецким товарищам нипочем штутгартская резолюция и ее подтверждение на съезде в Базеле!

Ленин выскочил вперед, раздвинул окружавших его товарищей и, схватив «Форвертс», прочитал отчет с заседания немецкого парламента.

Он страшно побледнел. Тер потный лоб и смотрел на собравшихся отсутствующим взглядом.

Наконец стиснул зубы и выдавил:

— Этого не может быть! Это националисты издали фальшивый номер «Форвертса». Акулы империализма способны на все!

Они долго обсуждали беспокойное известие. Этой ночью никто не думал о сне. Перед полуночью Ленину доставили депешу из Берлина.

Телеграфировала Клара Апфельбаум.

Прочитав короткое донесение, Ленин, тяжело дыша, сел, как будто силы внезапно оставили его.

Сомнений не было. Парламентские фракции немецких, французских и английских социалистов решили одобрить кредиты на войну.

В комнате воцарилось глухое молчание.

Все всматривались в лицо Ленина.

Оно становилось более желтым и угрюмым. Проницательные глаза широко открылись, губы судорожно сжались, веки и вырастающие около ушей желваки подрагивали. Из полумрака выглядывало дикое, окаменевшее от бешенства и ненависти, монгольское лицо, а пальцы, теребящие редкую бородку, сжимались и распрямлялись, подобно когтям хищной птицы.

Ленин молчал долго. Наконец встал и хрипло провозгласил:

— Второй Интернационал мертв!..

Присутствующие опешили, слыша эти кощунственные слова, сказанные о могущественной организации, охватывающей широкой сетью Старый и Новый свет.

Еще большее недоумение, а скорее ужас вызвало следующее заявление вождя и учителя:

— О, наша карта еще не бита! Мы созовем третий Интернационал; он не предаст пролетариат; он не вонзит нож в спину социальной революции! Мы будем его творцами! Прощайте, товарищи! Я должен писать…

Он сел за стол и задумался.

Писал до рассвета. Он бросал страшные оскорбления и обвинения предателям трудящихся масс; призывал рабочих всех народов к протесту против соглашателей, слуг капитала, никчемных трусов и размахивал красным знаменем, на котором горели слова: «Созвать новый Интернационал для последней, победной битвы угнетенных с угнетателями!»

Несколько дней, почти не отрываясь от работы, Ленин писал, редактируя коммунистический манифест о войне, рассылая письма во все уголки мира, убеждая, беспокоя совесть, призывая к борьбе, придавая анафеме еще вчера обожаемых вождей, сегодняшних предателей дела, врагов трудящихся масс.

Однажды вечером в маленьком деревенском домике, в котором жил Ленин, появилась австрийская полиция и военный патруль.

Кто-то донес на таинственного русского, обвиняя в шпионаже в пользу России. После обыска его арестовали и доставили в тюрьму в Новом Сонче.

Ленин не думал о грозящей ему опасности. Другие, более важные мысли поглощали его.

Тем временем с каждым днем все более черные тучи собирались над его головой.

Австрийские военно-полевые суды не создавали себе лишних хлопот с лицами, подозреваемыми в шпионаже. В начале войны совершенно случайно пойманных невинных людей расстреливали почти ежедневно. Поэтому польские социалисты нажали на все пружины, чтобы вызволить Ленина из тюрьмы.

Лидер австрийских социалистов Виктор Адлер, которому они обо всем рассказали, имел долгую беседу с председателем Совета министров графом Штюргком; он горячо, с пафосом доказывал, что заточение такого известного вождя непременно вызовет возмущение российских трудящихся масс, относящихся к войне пассивно или даже враждебно, указывал на неизмеримую пользу пребывания Ленина на свободе, так как тот работает над разжиганием в России революции в период войны.

Объяснения Адлера убедили министра, который тогда впервые услышал о партии и программе большевиков. Он немедленно проинформировал обо всем свой генеральный штаб и правительство.

Из Вены пришел приказ об освобождении Владимира Ульянова-Ленина.

Пока по его делу происходила переписка, Ленин находился в тюрьме.

Он сидел в глубоком раздумье в камере, куда посадили еще одного заключенного.

Он тоже был русским — простой безземельный, темный, неграмотный мужик. Прибыл в Австрию год назад на полевые работы, потому что дома умирал с голоду. Обо всем этом он рассказал Ленину и добавил, что его арестовали во время пересечения границы.

Когда патруль спросил, куда он идет, искренне ответил, что как резервист возвращается на родину, чтобы на время войны пойти в армию.

Во время обыска у него нашли письмо с планами шоссейных дорог и списком австрийских полков, стоящих вблизи российской границы.

— Кто вам дал это письмо? — выкрикнул Ленин, слушая рассказ товарища по несчастью.

— Управляющий имением, в котором я работал, — ответил он. — Дал мне письмо и наказал доставить своему знакомому в Москве. Я не знал, что он писал в этом письме, а теперь говорят, что я шпион.

Он закончил и тяжело вздохнул.

Ленин больше не слушал мужика и не разговаривал с ним. Он думал над делами, несравнимо более важными, чем судьба невежественного, никому не нужного крестьянина.

В мыслях он составлял план безошибочной атаки на второй Интернационал.

Наконец работа была завершена в самых мельчайших подробностях, и он начал прислушиваться к тому, о чем говорит лежащий на нарах мужик. Бедняга, наверное, чувствовал непреодолимую потребность излить волновавшие его мысли. Он говорил без перерыва, перескакивая с предмета на предмет.

Однажды утром к нему пришел патруль и отвел в суд.

Мужик вернулся под вечер. Он был спокойный и удивительно безмятежный. Его глаза горели необычным блеском, а с просветленного лица лучилась радость.

— Ну, как там ваше дело? — спросил его Ленин безразлично.

— Закончено… — ответил тот, легко улыбаясь.

— Вижу, что все прошло хорошо? — сказал Владимир. — Вас отпускают?

— Смертный приговор…

Ленин вздрогнул и поднял на него недоумевающие глаза. Он не заметил ни малейшего волнения и беспокойства на загоревшем, исполосованном глубокими, словно борозды, морщинами лице мужика.

Тот стоял выпрямившись и пальцами расчесывал рыжеватую, падающую на грудь бороду.

Улыбнулся с каким-то удивительным выражением на лице и тихо спросил: