упирался в верхушки яхтенных мачт, за его пределами было темно. Вот так древние представляли мироздание – Земля накрыта стеклянным куполом. В самой яркой точке, под самым потолком неба чиркали крыльями серебристые чайки. Я следила за их полетом. Над морем, потом выше, вираж над моей головой и дальше, туда, где светятся буквы Сarlton. Неужели я это вижу, неужели это со мной?..

Запомнить, запомнить все до мельчайших деталей. Этот город, это время, и я в этом кино. Бесконечный прекрасный день, который я разложу потом на сто страниц воспоминаний. Чайки чертили пируэты почему-то только над этим пляжем. И это был подарок Канн мне лично…

Народу прибавилось, к нам подсела Мила.

– Ребята, завтра приглашаю всех ко мне на яхту.

– Да, – говорила я ей.

Потом было еще шампанское, какая-то девица рассказывала мне, как скучает на Лазурном Берегу.

– Можно я вам буду репортажи писать про гламур? – спрашивала она.

– Да, – отвечала я ей.

Потом была дискотека, еще клубника и шампанское и залпы салюта над морем. Странно, я даже забыла спросить у Насти, где Канторович. Да все равно, какая разница…

Абсолютное чистое счастье. Я танцевала и смотрела на волны, на море, на чаек, кричавших мне: «А! А! Алена!»

Потом мы вышли на набережную, город не спал, город дожигал на дискотеках.

– Пошли сюда! – говорила Настя, затаскивая нас на соседний пляж.

– Да, – отвечала я ей.

Какая она все-таки милая, эта Настя, я давно могла бы с ней подружиться.

– Тут вечеринка Chopard, мы говорим, что только что выходили и возвращаемся. Вы поняли меня?

Но охранник даже ничего не спросил. И мы втроем – Лия, Настя и я – погрузились в набитое до отказа чрево шатра. Здесь не было никого из наших, одни европейцы, шампанское Moet&Chandon– но не бесплатно, а за деньги. Веселая девушка предлагала мне бокал:

– Давайте к нам, к нам! Venez ici! Вы откуда? Vous etes Russes?

– Да, oui! – говорила я ей.

– Правда? C’est vrai? А мы Chopard!

Настя с Лией танцевали на столе, скинув туфли на пол.

Я увидела Жиля.

– Vous, ici? И вы здесь? – он удивился.

– Да, oui! – я говорила теперь по-французски. Мы обнялись и закружились.

Как фантастически хорошо…

– Жарко, пойдем к морю, allons а la mer. – Он обнимал меня и вел через чьи-то туфли, ноги, бутылки к выходу, где белое полотнище шатра распахнул ветер.

– Волны, les vagues… – они бились о камни и расстилались ниц прямо под моими ногами.

– Тебе хорошо, bien?

– Да, oui! – отвечала я Жилю. Больше все равно я не могла ничего вспомнить по-французски. Он обнял меня, мы закинули головы к небу. Где мои чайки? Их не было.

Он нашарил «молнию», вцепился в нее зубами и потянул вниз. Язычок впился в кожу. Больно!

– Non! Нет! – я опомнилась.

– Что случилось? Это Cannes, это festival… Oui!

– Non!

Я вырвалась и нырнула обратно в шатер. Здесь было душно, танцевали уже на столах и лавках, покрытых белой тканью – прямо в туфлях и ботинках. А они, как мы, тоже бывают в угаре… Девочек я нигде не видела. Черт, куда они делись?

Я набрала Лиин номер – не отвечает. И у Ведерниковой отключен. Надо найти их. Они где-то здесь, они не могли далеко убежать. Я обернулась – на меня шел Жиль…

Срочно бежать. Я протиснулась мимо бара, осажденного пьяными телами, пробилась через коридор, забитый очередью в туалет, и выбралась на набережную. Никого…

Опять набрала номер. Никто не отвечал. Я заволновалась, посмотрела по сторонам, вверх… Чайки. И успокоилась. Со мной здесь ничего плохого больше не случится.

Я пошла ко Дворцу, в ту сторону, откуда мы приехали. Если ловить такси, там ближе.

Туфли впивались в ноги. Город не спал, толпа поредела, но не сдавала позиций. В барах, на пляжах, на лавочках, в кафе – все было занято. Купила воды. Навстречу мне шла компания – дамы лет пятидесяти в вечерних платьях и босиком. Туфли они несли в руках.

Я села на лавочку, расстегнула ремешки и пошла босая, ощущая кожей шершавый теплый асфальт. Как я раньше не догадалась? Теперь мы слились полностью, я и город. Я забредала на газон, на мягкую траву, снова шла по асфальту, каннский тротуар массировал мне ступни…

Возле Дворца присела на бордюр и закурила. Охрану уже сняли, и красный ковер стоял пустой, взятый в