артиллерия, оставляя после себя квадраты выжженной земли, переплавленной в сгустки металла техники. Не оставляя ничего живого. Тем временем, пока реактивные установки залпового огня довершали начатое, артиллеристы уже переместили огонь своих орудий дальше в глубь немецких позиций. С небольшой паузой «катюши» тоже сдвигали свой огонь вперед, тоже накрывая квадратами цели артиллеристов.

– Вот он, огневой вал… – проговорил Аникин.

Еще ни разу ему не доводилось так близко, воочию, наблюдать эту тактику ведения артобстрела, не оставлявшую никаких шансов самым неприступным, несокрушимым укреплениям врага.

Что ж, зато им теперь легче наступать будет. После детальной проработки местности со стороны «катюш» и «матушек» немчура не с таким задором обороняться будет.

Танкисты будто читали мысли Аникина. Заполненное рваными клочьями тумана придорожное поле заполнилось ревом дизельных двигателей. Экипажи «тридцатьчетверок» направили свои машины на вражеские траншеи, еще не остывшие от только что схлынувшего огневого вала.

Пехота, по команде командиров, поднялась следом. Штрафники бежали быстро, стараясь не отставать от взметающих кверху тучи пыли машин, которые выступали в роли надежных, спасительных заслонов от вражеских пуль.

Немцы встречали атакующих вялой, эпизодической стрельбой. Огневой вал сделал свое дело. В глаза и ноздри шибал сильный запах гари, дыма и пороха. Все вокруг было окутано черным дымом, которым чадили разбитые вражеские «самоходки», догорающие блиндажи и деревянная обшивка окопов.

Действительно, Аникин будто ступал по дну еще недавно бушевавшего здесь моря пламени. Шедшие впереди экипажи танков добивали огнем своих пулеметов тех, кто пытался оказывать сопротивление. Изрытые, будто огромной лопатой перекопанные траншеи были заполнены убитыми и ранеными, обугленными, изувеченными телами фашистов – результат работы «катюш».

По левую руку, чуть поодаль от Андрея, бежал Липатов. Он первым заметил фрица, поднявшегося из окопа с «фаустпатроном» на плече. Короткая очередь из трофейного немецкого пистолета-пулемета перехлестнула немца сверху вниз, как наградная лента.

– Молодец, Липатыч… – крикнул ему Аникин.

– Расслабляться никак нельзя, командир… – отозвался замкомвзвода, отирая лицо черным от гари рукавом телогрейки.

Сплюнув, он приостановился и, переводя дыхание, выпалил:

– Вот ведь как… Раиса Сергеевна[17] сработала… Остались от фашиста рожки да ножки…

– Точнее – одни головешки… – весело закричал Кокошилов, остановившись неподалеку.

– Ладно, ладно… – поторопил обоих Аникин. – После обсуждать будем… Вперед… Танки вперед далеко ушли.

– Так мы ж не танки, товарищ командир… – жалобно отозвался Латаный.

Он только сейчас добрался до вражеских окопов. Ему, навьюченному двумя противотанковыми ружьями, приходилось несладко.

– Судя по тому, как ты нагрузился, Латаный, ты всерьез претендуешь на звание по крайней мере тягача… – с улыбкой сказал Аникин. – Не мог, что ли, старшине одну из своих пушек сдать?

– Ага… – недоверчиво и твердо ответил боец. – Ему что отдай, считай – пиши пропало… Нет уж, мы лучше на своем горбу… И не такое таскать приходилось… Мы с моей бабой один раз до кума заглянули, в соседнее село, ну и набрались так, что Матрена моя на ногах стоять не может. А от кума до нашего села – десять верст. А в моей бабе – шесть пудов…

– Сколько, сколько? – не выдержав, переспросил Липатов.

– Шесть! – гордо уточнил Латаный. – И не как-нибудь, а чистый живой вес, все пуды – в нужных местах сосредоточены. Баба у меня – ух!..

Липатов присвистнул, а потом прыснул от смеха.

– И нечего скалиться… – беззлобно осадил Латаный. – Ты бы десять верст протащил на горбу шесть пудов? А? Посмотрел бы на тебя, как бы ты зубы скалил…

– Ну, а ты-то? – с невольной улыбкой спросил Аникин. – Неужели дотащил?

– А чего… – с важностью, поправляя на плече ремни от противотанковых ружей, ответил Латаный. – Знамо дело – донес. Свое же, не чужое, на дороге не оставишь… Хе-хе… Пару раз, правда, передых требовался…

На левом фланге еще слышалась стрельба. Немцы, укрывшись в одном из сохранившихся во время артобстрела ДЗОТов, не хотели сдаваться. Бойцы третьего взвода расстреляли точку из подобранных тут же, в траншеях, «фаустпатронов».

Звуки взрывов немецких гранат Андрей услышал уже за спиной, не оборачиваясь, когда он и его подчиненные устремились вдогонку за танками.

Траншеи тянулись здесь в несколько рядов, и везде картина была одна и та же: пропахшая гарью, выжженная земля, убитые и раненые враги, искореженные, горящие «самоходки».

Туман уже практически развеялся, но в воздухе плотной темно-бурой пеленой стояла взвесь из клубов черного дыма и пыли, поднятой выхлопными трубами «тридцатьчетверок».

Неожиданно поднявшийся ветер разорвал эту завесу, и из-за нее прямо на штрафников надвинулись почти отвесные склоны Зееловских высот. Скаты, поднимавшиеся вверх метров на пятьдесят, были изрезаны серпантинами дорог и тропинок.

В воздухе стоял неумолкающий грохот. Танки и «самоходки» били по отвесным склонам, которые сплошь ощетинились своими огневыми точками. Они были повсюду. Скаты и подступы к ним были объяты огнем и дымом стреляющего и взрывающегося металла.

Несколько танков, за которыми шел взвод Аникина, наскоком прорвались к железнодорожной насыпи, дугой опоясывавшей подножие высот. Одна из машин выкатилась прямо на рельсы. Из-за каменного строения, стоявшего возле железной дороги, выскочил немец с крупнокалиберным «фаустпатроном».

Сразу несколько очередей, выпущенных Шевердяевым, Капустиным и Липатовым, перекрестились на фрице, но он, прежде чем упал, как подкошенный, успел выпустить гранату. С огненной вспышкой она ударила в бок «тридцатьчетверки», оставив в броне дыру.

– Скорее! – крикнул Аникин, бросившись к танку. С ходу, ухватившись за десантную скобу, он вскочил к топливным бакам, а потом – на башню. Один из двух башенных люков был полуоткрыт. Оттуда тянуло едким, прогорклым дымком.

– Эй, есть кто живой?! – крикнул Андрей, заглядывая внутрь башни. Ему ответили молчаливым взмахом покрытой копотью руки. Аникин ухватился за нее, потом второй рукой – за загривок комбинезона танкиста, подтянул его вверх.

– Погоди, погоди, браток… – хрипло, качая головой, будто пьяный, проговорил танкист. – Сначала командира…

Шлемофон нырнул обратно в башню, и оттуда показалось другое лицо в шлемофоне – совсем юное, почти мальчишеское. Сначала Аникин подумал, что танкист мертв, но он мотнул головой, застонав и попытавшись что-то сказать. Вместо слов изо рта просочилась маленькая струйка крови.

– Помоги… – коротко сказал Аникин Кокошилову, который уже находился тут же, возле люка. Вдвоем они осторожно, но быстро вытащили лейтенанта, потом стрелка-наводчика, который тоже был без сознания.

Последним из люка почти самостоятельно выкарабкался заряжающий. Он сам все время твердил об этом.

– Я – башнер… заряжающий… Еще парней надо… механика нашего – Василя… и радиста…

Андрей приказал Кокошилову помочь башнеру и остальным членам экипажа, а сам, скатившись по броне под несмолкающий звон секущихся о корпус вражеских пуль, бросился по насыпи вперед.

Взвод залег на железнодорожном полотне – кто на шпалах, кто на гравии. Бойцы обстреливали