«Спасибо», — улыбается пес.
Милая у него все-таки улыбка.
Потом Марв немного приходит в себя и даже смеется вместе со всеми. Но, несмотря на все наши попытки расшевелить его, продолжает жаловаться на вкус псины во рту.
Мы пьем, едим и играем в карты. Потом в дверь стучат, пришел парень Одри. Он присоединяется к компании, выпивает и ест креветки. Хороший парень, глядя на него, думаю я. Но Одри его не любит.
Тут до меня доходит: именно поэтому она с ним и встречается.
Одри нас покидает, но мы решаем, что грустить не о чем. Ричи, Марв и я доедаем все, что можно, потом допиваем все, что было, и идем бродить по городу. В конце Мэйн-стрит горит огромный костер, туда- то мы и направляемся.
Сначала нас немного шатает, но, когда мы доходим до костра, вокруг которого идет общее веселье, хмель почти выветривается.
Какая чудесная ночь.
Народ танцует.
Громко разговаривает.
А вон уже кто-то дерется.
Так всегда случается в Рождество. Люди словно сбрасывают напряжение, которое копилось целый год.
У костра я вижу Энджи Каруссо с детьми. Точнее, это они меня видят и подходят.
По ноге кто-то стучит. Я гляжу вниз и вижу одного из ее мальчиков. Того, кто постоянно плачет.
— Здрасьте, мистер, — приветствует он меня.
Обернувшись, я вижу Энджи Каруссо с мороженым в руке. Она вручает его мне и говорит:
— С рождеством, Эд.
Я с удовольствием принимаю вафельный рожок.
— Спасибо. То, что нужно.
— Это каждому время от времени нужно, — улыбается она в ответ.
По лицу видно: Энджи счастлива от того, что может хоть немного отблагодарить за услугу.
Я откусываю от шарика и спрашиваю:
— Как дела?
— А… — отмахивается она, взглядывая на детей. — Так, помаленьку. Вот пока жива, как видишь. Это тоже неплохо, согласись. — Тут она что-то вспоминает. — Да, спасибо за открытку.
Толпа постепенно относит ее в сторону.
— Пожалуйста! — кричу я вслед. — Хорошо вам повеселиться!
— Приятного аппетита! — смеется она в ответ.
Энджи уже около костра.
— Что это было? — интересуется Марв.
— Да так, одна знакомая.
До этого мне никогда не покупали на Рождество мороженое.
Я смотрю на костер и наслаждаюсь тем, как сладкий шарик холодит губы.
За спиной слышно, как отец говорит сыну:
— Еще раз увижу, дам такой поджопник, что в костер улетишь. Понял, нет?
Потом голос смягчается, и в нем звучит свирепый сарказм:
— А разве мы хотим, чтобы наш малыш упал в огонь? Нет, мы совсем этого не хотим! Да и Санта- Клаус расстроится, правда, сынок?
Марв, Ричи и я наслаждаемся этой тирадой.
— Да, — счастливо вздыхает Ричи. — Правильно говорят, Рождество — семейный праздник.
Всем нам приходилось слышать такое от отцов — уж по разу точно.
Тут я вспоминаю о своем отце. Мертвом. Похороненном. Это первое Рождество без него.
— С Рождеством, папа, — шепчу я и отвожу глаза от костра.
Тающее мороженое течет по пальцам.
Праздник все продолжается, и ближе к утру Марв, Ричи и я теряем друг друга: толпа плотная, не успел оглянуться — все, друзей не видно.
Я иду через весь город на кладбище. Долго сижу над могилой отца. С кладбища виден далекий огонек — это костер. А я сижу и смотрю на надгробие, на котором выбито отцово имя.
Я плакал на похоронах.
Слезы текли и текли по лицу, а я стоял и молчал, потому что мне не хватило мужества выйти и что- нибудь сказать. Все стояли и думали, что вот — хоронят пьяницу. А я помнил много чего другого.
— Он был джентльмен, — шепчу я, стоя над могильным камнем.
«Почему, ну почему я тогда промолчал?» Вот что меня мучает. Отец за всю жизнь не сказал никому плохого слова. Никого не обидел. Да, он не добился в жизни многого, и мама злилась, что он не сдержал обещаний, но все равно — кто-то же должен был произнести добрые слова над его могилой. Хоть кто- то.
— Прости, пап, — говорю я сейчас и встаю. — Прости меня, пожалуйста.
И ухожу, мучимый страхом.
Неужели мои похороны будут такими же? Равнодушные люди постоят над могилой и молча разойдутся?
Нет, я такого не хочу. Не хочу, чтобы над моим гробом молчали.
Просто для этого нужно жить настоящей жизнью. Жить. А не прозябать.
И вот я иду.
Просто иду.
Добравшись до дома, я обнаруживаю Марва: он спит на заднем сиденье своего рыдвана. И Ричи — тот сидит на крыльце. Ноги вытянуты, спина прислонена к растрескавшемуся бетону. Приглядевшись, я обнаруживаю, что Ричи тоже дрыхнет. Дергаю его за рукав.
— Ричи, — шепчу. — Проснись.
Он распахивает глаза.
— А? Что? — Перепугался, видно, спросонья.
— Ты уснул у меня на крыльце, — объясняю я. — Иди-ка лучше домой.
Он встряхивается, смотрит на месяц в небе и говорит:
— Я ключи у тебя на кухонном столе забыл.
— Ладно, пойдем.
Я подаю ему руку, и он встает на ноги.
На часах начало четвертого.
Ричи нерешительно перебирает ключи.
— Чего-то хочешь? — спрашиваю я. — Выпить? Поесть? Может, кофе?
— Нет, спасибо.
И продолжает стоять. Не уходит.
Несколько мгновений мы глядим друг на друга и не знаем, что делать. А потом Ричи отводит глаза и говорит:
— Знаешь… что-то нет у меня настроения идти домой…
В глазах у него просверкивает льдинка печали. Но тут же тает, — Ричи ее быстро смаргивает. Просто смотрит на ключи у себя в руках. Интересно, что таится под этой спокойной, невозмутимой личиной? В моей сонной голове устало проплывает вопрос: «Такой лентяй и пофигист, как Ричи, — и вдруг проблемы? Интересно, какие?»
Он медленно, словно нехотя, поднимает на меня глаза.
— Да не вопрос, — спешу я ответить. — Оставайся у меня.
