все проблемы решены. В двадцать четыре часа уничтожаются все диссиденты и их среда. Молниеносно создается многомиллионная армия рабов, которых можно использовать как заблагорассудится. Все последствия Их идиотской внешней и внутренней политики списываются, как будто их и не было. Армия подонков призывается к социальной активности, восстанавливает идеальное (с Их точки зрения, конечно) состояние. Потери? Для Них это пустяки, ибо Они действуют во имя и ради. Они пошли бы на любые потери, лишь бы... Они боятся потерять лишь одно: свою ничтожную персону и свое благополучие. Но вернемся к войне. Ты еще не спишь? Нет, говорю я. В таком разрезе я о войне как-то не подумал ни разу. Кстати, мне сейчас пришла в голову любопытная мысль. Тщеславен я или нет? Оказывается, да. Но особым образом. Я, например, хотел бы стать академиком, но за счет выдающихся научных открытий, а не так, как у нас обычно вылезают в академики. Это и я в свое время мечтал стать маршалом, говорит Он, но за счет выигранных сражений. И потому меня не допустили даже батальоном командовать. Я так ротным и демобилизовался, хотя имел все шансы дорасти до дивизии, а то и повыше. Я начал войну лейтенантом, а кончил всего лишь старшим лейтенантом. Всего одно повышение за всю войну! А у меня три ранения. И наград... Я тебе не рассказывал, как я в самом начале войны дивизией командовал? Ты что, спишь? Сплю, говорю я. И мне все но, что дивизия, что рота. Рота даже предпочтительнее, нечто мужское еще ощущается. Как тебя ранило? В бою? Что считать боем, говорит Он. Первый раз — шальная пуля, рой — осколок мины, третий — осколок авиабомбы. А в бою обычно убивали или калечили...

Я жду тебя! Я не могу заснуть.

А днем ищу среди прохожих.

И обгоняю, в морду заглянуть,

Всех, чем-то на тебя похожих.

Я многого, конечно, не добьюсь,

Но кое-что и я урвать успею.

Вот в партию, пожалуй, проберусь

И в кандидатах скоро отупею.

Квартира? Что же, есть «каператив»

Родители подмогут, если надо.

И, временно презрев презерватив,

Произведем на свет единственное чадо.

Приобретем тебе за сотню сапоги,

За счет еды накопим на одежку.

Научишься ты стряпать пироги,

А я — с авоськой бегать по картошку.

И в бабу нашу превратишься ты,

Всех в мире баб сварливей и мудрее.

Надену я обычные порты

И бороду, клянусь тебе, обрею.

Лишь пару раз в неделю буду пить

Сто грамм. И на закуску — кружка пива.

Вернись скорее, вместе будем жить.

...О Боже мой! Какая перспектива!

Иногда мне кажется, что наши власти ведут грандиозную игру, продумывая и планируя все заранее. И что бы ни произошло в нашей системе власти, мы во всем стремимся усмотреть некий смысл и умысел. Но это верно лишь отчасти. Конечно, многое в поведении властей есть расчет и замысел. Но многое вынуждено обстоятельствами. Многое случайно. Многое происходит непредвиденно и неподконтрольно. Это очень важно! Повторяю, не все поддается контролю властей и коллектива. Не все можно предвидеть. Есть явления принципиально неконтролируемые и непредвидимые. Что это за явления и какова их роль в жизни общества? Это одна из самых главных проблем теории управления системами такого типа, как наша. И нашим оппозиционерам не мешало бы подумать в этом направлении. Я пока могу лишь констатировать следующий закон на этот счет: происходит нарастание непредвидимого и неподконтрольного. Образуется разрыв между руководством и руководимым. Каждый раз этот разрыв приходится сокращать особыми мерами. Но он образуется в другом месте. Общество вырабатывает и определенные стандартные методы ликвидации разрыва. В общей форме обосновать этот закон труда не представляет. Тут в первую очередь можно сослаться на то, что как руководящая, так и руководимая система изменяются во времени. Обращаю ваше внимание на то, что я имею в виду не абсолютную непредвиденность и неподконтрольность, а относительную, то есть относительно некоторого первоначального замысла. Так что когда наше руководство меняет первоначальные замыслы и отказывается от них, это не есть просто обман руководимых. Это есть необходимая форма восстановления адекватности руководящей и руководимой системы, форма ликвидации разрыва, о котором я говорил. Так что наши власти самими законами нашей системы обречены давать невыполнимые обещания и выполнять необещанные действия. Но выполнять последние так, будто именно они были задуманы заранее.

Состоялось первое заседание нашей спецгруппы под водительством параноика Смирнящева. Это заседание является историческим в двух смыслах: во время его приключились две истории. Первая: обвалилась штукатурка с потолка, и нам пришлось менять поэтому помещение. Вторая: алкоголик Шубин уснул и свалился со стула, и мы не смогли разбудить его, и его пришлось положить на диван в секторе борьбы с международным сионизмом. Смирнящев плел бессвязный бред о мировой логике, о материальной импликации, о семантических моделях, о сигма-операторе. Барабанов ехидно ухмылялся. Он до мозга и костей (это — его выражение) был ущерблен (тоже его выражение) тем, что его понизили. Но все же согласился остаться заместителем Смирнящева в интересах наших общих интересов (опять-таки его выражение). Смирнящев трепался часа два. После него на целый час захватил (захапал, точнее говоря) наше внимание Барабанов. На сей раз Смирнящев ехидно ухмылялся. Когда Барабанов дошел до климакционного (тоже его выражение) пункта своей речи и заявил, что в воздухе чувствуется ощущение (его любимое выражение), в кабинет ввалился очухавшийся Шубин. А пошел ты на ... со своими ощущениями, сказал он Барабанову. Заседание пришлось временно прекратить. Я предложил свои услуги сопроводить Шубина домой. На другой день я узнал, что, воспользовавшись моим отсутствием, меня раскритиковали и вписали в протокол и в решение в раздел недостатков. Барабанов якобы внес предложение убрать меня из группы насовсем, но меня отстоял сам Смирнящев. Не ради меня, конечно, а против Барабанова.