делаю я что-то или нет. А Он сосредоточил в себе весь смысл происходящего. Я могу убить тело Его, но я не смогу убить Его как душу становящегося общества. Чем больше я размышлял в таком.духе, тем менее острым становилось мое желание. Я стал выздоравливать и обретать прежнее спокойное расположение духа. Все-таки я Его любил. А подлинная любовь не протекает ровно. Кроме того, возникло еще одно важное обстоятельство, отвлекшее мое внимание и заставившее окончательно забыть свое преступное намерение.

В партийной организации института состоят на учете несколько старых большевиков-пенсионеров. Большинство сотрудников института вообще старые члены партии. Даже молодые чуть ли не все имеют большой партийный стаж. Можно подумать, что родители их с рождения записывают в партию, как в России лет двести—триста назад только что родившихся мальчиков в дворянских семьях записывали в гвардейские полки. Но старые большевики до такой степени старые члены партии, что даже стерва Тваржинская на их фоне выглядит молодым коммунистом, а Тормошилкина кажется полной боевого задора комсомолочкой. Старые большевики все ужасно серые, косноязычные, но болтливые. И врут на каждом шагу. И само собой разумеется, все ужасно реакционные, хотя до сих пор ощущают себя пылкими революционерами. Но один из них довольно любопытен. Иногда его интересно слушать. Когда он несет всякую околесицу, невозможно понять, что у него идет от юмора, что — от склероза, что — от партийного идиотизма.

Теперь жить можно, говорит Пенсионер. Теперь вон даже склады для овощей и погреба из стекла делают. Утемнять приходится. Зачем утемнять? А чтобы люди не видели, что там пусто. Хотя, с другой стороны, раньше лучше было. Муку по всяким торжественным событиям выдавали. На похороны, например, по два кило белой муки выдавали. Приходишь на работу, а там во всю стену объявление: «Граждане умирающие! Мука выдается в красном уголке. По два кило в руки. Только ударникам труда». Прочитаешь — аж жуть берет. Но люди довольны были. И стимулы материальные были, не то что теперь. Потом выдачу муки отменили. Почему? Вот молодежь пошла, азбуку политграмоты забыла! Да потому, что, с одной стороны, жить стало лучше, а с другой стороны — муки не стало. Недовольство, конечно, было. Но народ был сознательный, помалкивали. Были, конечно, перегибы и жульничества. Один еврей подох через неделю после отмены выдачи муки, а справочку выправил, будто — наоборот, будто за неделю до отмены. Евреи — они все такие, хитрые. Но между нами, наш брат тоже не терялся. Был у нас один сотрудник. Тихий. В политкружке занимался. Так он чуть ли не каждый месяц приносил справку, будто кто-то в его семье умер. Никто, конечно, не умирал. Справки ему свояк доставал, он в домоуправлении работал. Разоблачили, конечно. Реабилитировали потом, конечно. А вы все жалуетесь! Зажрались вы, вот что я вам скажу. Прошли бы школу жизни, какую мы прошли, так помалкивали бы. Права человека, видите ли, им подавай!! А к чему они?! И что это такое?! С чем их едят?! Вот муки к празднику подкинули бы... Хотя бы членам партии со стажем... Э-эх!

Глеб Степинский — характерный представитель «либеральной» молодежи (в то время), пробужденной к деятельности XX съездом партии и разоблачительным докладом Хрущева, или «хрущевских мальчиков». Возросли они при Хрущеве в самых различных местах, главным образом — поблизости от высшей власти. Глеб, например, стремительно вырос до секретаря ЦК комсомола по идеологии (первым секретарем был Шелепин, будущий Шеф КГБ). Другие двигались по линии редакций газет и журналов, аппарата ЦК партии, МИД, институтов и т.д. После падения Хрущева они еще некоторое время сохраняли свое качеств Глеб, например, демонстративно показывал свое почтение к опальному Хрущеву. Потом, когда Брежнев и брежневцы вошли в силу, многие «хрущевские мальчики» перемет нулись к брежневцам,  некоторые захирели  и  канули серость, некоторые   пострадали. Глеб, например, б несколько понижен в должности и отодвинут в сторону такое место, где он карьеру сделать уже не мог. Это обсто ятельство усилило в нем критическую струю, зародившую ся при Хрущеве. Он стал стремительно эволюционироват в направлении критики дефектов (пока еще дефектов, а сути) существующего режима. Не исключено, что он исп тал влияние растущего диссидентского движения.

«Брежневские мальчики» — это лишь «хрущевские мальчики», но постаревшие, насытившиеся или, наоборот, разочаровавшиеся и павшие. Глеб попал в число вторых. С группой толковых ребят он решил перейти от лозунгов и демагогии к серьезному изучению действительности. Через пару лет он подготовил сборник статей, который по их замыслу должен был положить начало «длясебяиздату» — серии критических исследований, предназначенных для просвещения партийного руководства и серьезного обсуждения назревших проблем в среде мыслящей части партийных работников. Но власти не поняли и не приняли добрых намерений группы «длясебяиздата». И разгромили их даже более жестоко, чем диссидентов. Поскольку все члены группы были добросовестными членами партии и остались в душе коммунистами, несмотря на исключение, история эта резонанса не имела.

«Хрущевских мальчиков» объединяла одна иллюзия: добиваться постепенной либерализации и рационализации общества путем подсовывания в речи руководителей прогрессивных идеек и намеков, путем незаметного подталкивания властей в нужном направлении. При этом, однако, они не забывали и о своих земных интересах. И надо признать, они преуспевали в этом направлении куда успешнее, чем прогрессировало общество. И это все не мешало исполнять обычные обязанности в том же духе, как это делали их предшественники и «недобитые сталинисты».