В стране чрезвычайно дальней.
Правил в стране той тогда Секретарь,
И не какой-нибудь, а Генеральный.
Он жаждал мудрей всех на свете стать.
Для этой цели доклады
С трибуны по многу часов читать
Обожал без складу и ладу.
Однажды позвать он к себе приказал
Ученых, кто поумнее.
Сочините мне, он им строго сказал,
Доклад изо всех длиннее.
Чтобы я всесторонне в докладе том
Осветил все проблемы на свете.
Чтобы тысячу лет изучали потом
Как взрослые, так и дети.
Десять лет подряд много тыщ мудрецов
Исписали чернил реку.
Много тыщ холуев, еще больше льстецов
Сочиняли доклад Генсеку.
Наконец, юбилей подходящий приспел,
Круглый срок некой даты минул,
И Генсек в микрофон, как всегда, засопел
И для чтения пасть разинул.
Целый день читал, выбиваясь из сил,
Аж мозги потекли из носа.
Но и сотой доли не осветил
Даже самых важных вопросов.
Ужасающей скукой заполнился зал,
Захрапели в рядах депутаты,
Ну а он все читал, и читал, и читал,
Приводя за цитатой цитату.
Трое суток прошло. Он натужно хрипел,
Еле челюстью двигал от боли.
А сказать-то бедняга всего-то успел
Еле-еле десятую долю.
Зарастал паутиной и плесенью зал,
В прах рассыпались все делегаты.
И Генсек бездыханный с трибуны упал,
Подавившись своею цитатой.
И страна погрузилась в дремучую тишь,
Заросли к ней пути и дороги.
Если ты невзначай на нее налетишь,
Уноси, пока цел, ноги.
Голоса
— Плюнь ты на Них! Что ты Ими забиваешь себе голову?!
— Меня унижает сам факт Их существования.
— Пойми, Они не люди, а лишь человекоподобная персонификация социальных законов этого общества. И относись к Ним как к мертвой и неразумной природе.
— Именно это-то и раздражает.
— Так можно свихнуться.
— Или выздороветь. Так называемое нормальное общественное сознание есть форма массового сумасшествия на самом деле. Чем характеризуется сумасшествие? Неадекватным пониманием и оценкой происходящего вокруг. Возьми любого средненормального индивида...
— Это понятно, и я спорить тут с тобой не могу. Но это — не медицина, а идеология.
— Идеология навязывает и медицине свою волю. Ты думаешь, кагэбэвские врачи в психиатрических больницах и тюрьмах все сплошь жулики? Нет, они честны с точки зрения этики нашей психиатрии.
— К чему же ты стремишься?
— Пока к некоторой первичной ясности. А там видно будет.
— Но тем более можно обойтись без Них.
— Нет. Они — точки опоры и ключ к пониманию и решению всех проблем.
— Маркс считал иначе.
— Так он и ошибся.
Ночи
— Где они все-таки, эти твои приятели? Ну, опиши, что ли, как они выглядят.
— Изволь. Маркс — маленький, коротконогий, бородатый и волосатый. Ленин — маленький, лысый, бородка клинышком, картавит. Сталин — маленький, рябой, усатый, курит трубку, говорит с павианьим акцентом...
— Не морочь мне голову. Что я, не знаю, как выглядят настоящие Маркс, Ленин, Сталин? Я спрашиваю о твоих приятелях.
— Ах, ты об этом. Маркс все-таки с бородой и длинными волосами. Но — высокий, выше среднего. Худой. Заношенная нейлоновая куртка. Драные штаны и ботинки, но зато иностранные. Зимой и летом одним цветом. Ленин — с бородой и волосами, выше среднего, худой, нейлоновая куртка, драные заграничные штаны и ботинки. Сталин...
— Шутишь?
— Ни в коем случае.
— Так что, это у них — форма?
— Не то чтобы форма. Просто в этих кругах так принято.
— Понятно. А чем же они друг от друга отличаются?
— Когда как. Это зависит от конкретной ситуации. Маркс, например, любит изображать из себя непорочную и кристально чистую девочку. Ленин — мечтатель, музыку любит. Особенно «Аппассионату» и «Замучен тяжелой неволей». Берия любит девочек насиловать. Сталин — прагматик и позитивист.
— Не понимаю, что это такое. Педераст, что ли?
— Педераст — это Железный Феликс. А Сталин бережлив, расчетлив, сдержан.
— Скупердяй, короче говоря. Еврей?
— Возможно.
— А у меня сынишка заболел.
— Чем?
А чем болеют в детских садах? Ты сам ходил в садик? Так чего спрашиваешь. Опять бюллетень брать придется. Так что это время я к тебе буду приходить днем. Оставь мне ключи на всякий случай, не хочу с твоими соседями иметь дела. И знаешь, надоел мне твой свинарник. Надо навести тут порядок.
