исчезать, лишь на мгновение мелькнув в его застывшем сознании.

МНС научился переживать этот сон именно как сон, научился удерживать его в памяти после пробуждения и думать в его продолжение. Однажды ему в голову пришла поразительная мысль: а что, если каждый человек воспринимает лишь свою жизнь как пребывание, а жизнь других — лишь как мелькание и исчезновение?! Конечно же так! Он ужаснулся этому открытию. Значит, все человеческое есть чистая случайность и лишено Смысла. Вернее, смысл в нем один: убедиться, что пребывание само есть мгновение и исчезновение. Разумом он все это давно знал из мудрых книжек. Теперь он ощутил это как состояние своего тела и духа. И к нему пришло равнодушие, именуемое спокойствием.

Но сон этот не пропал. Он виделся снова и снова. И не забывался после пробуждения. Только теперь он обрел силу реальности.

Соседка обнаружила пропажу кастрюли и заподозрила, естественно, МНС. Он отрекаться не стал, но и не признался. Чтобы Соседка прекратила поток оскорблений, он обещал с получки купить новую кастрюлю. Но обещание звучало не очень уверенно (и в который раз!) и не остановило Соседку.

Потом пришел Сосед и велел жене заткнуться. Он был уже на взводе. Зайдя к МНС, он сказал, чтобы тот не обращал внимания на «эту стерву» (бабы, они все такие!), и предложил «продолжить». МНС отказался, сославшись на занятость. Сосед назвал его за это му...ом, сказал, что ему точно известно, «чем тут вы (?) занимаетесь», что «вас скоро всех выведут на чистую воду» и отправят «куда следует» и т.д. Соседка присоединилась к мужу и сказала, что «хватит с ними церемониться», «что гнать их всех надо», «что продались, сволочи». Заплакала девочка. Снизу пришли жильцы-пенсионеры узнать, что тут происходит, и по просили потише. Узнав от Соседки, что за МНС наблю дает КГБ и что его «скоро заберут», пенсионеры мрачно посмотрели на него и ушли писать жалобу в милицию об «оргиях, которые каждую ночь творятся в его квартире (!)» После ухода соседей (Сосед ушел пьянствовать в одиночку) и нижних жильцов-пенсионеров МНС лег одетым на тахту и грустно уставился в грязный потолок. Скоро штукатур ка обвалится, подумал он. Хотя, сколько он помнит себя, в этом месте штукатурка всегда грозила обвалиться, но обваливалась всегда в другом. Он вспомнил анекдот про новый тип самолетов, которые переламывались в одном месте, и про идею Абрамовича просверливать в этом месте дырки которая (идея) была навеяна ему туалетной бумагой, которая рвалась где угодно, только не там, где были проколоты дырочки, и ему стало смешно. Мечтаем построить всеобщее человеческое братство, а не можем сохранить даже самые примитивные правила приличия в масштабах одной квартирки, одного вагона, одной очереди... О, идиоты!

Сот. Это не допрос, а дружеская беседа. Мы рассчитываем на вашу помощь в очень важном деле.

Добр. Я всегда к вашим услугам.

Сот. Дело касается сотрудника вашего института...

Добр. Я догадываюсь, о ком идет речь.

Сот. Вы с ним дружите...

Добр. Это преувеличение. У меня с ним такие же отноше ния, как и со многими другими. У меня вообще со всем! сотрудниками института хорошие отношения.

Сот. Хорошо. Но вы довольно часто общаетесь с ним вне стен института и...

Добр. Не чаще, чем с другими.

Сот. Все-таки встречаетесь иногда. Нам хотелось бы знать ваше мнение о нем. Не замечали ли вы в его словах и в поведении что-либо необычное?

Добр. Он приятный парень. Всегда готов составить компанию выпить. Не жадный. Умеет слушать собеседников и сочувствовать им. И это импонирует. В институте многие его любят за это. Но есть и такие, которые его почему-то терпеть не могут. Любят, например, Учитель... Это — прозвище одного...

Сот. Это мы знаем.

Добр. Сам директор, Тваржинская (это для меня непостижимо!), девочки из научного кабинета, Григорьев... Это Секретарь партбюро. Ну, я. Вообще, все. А не любят Смирнящев, Качурин, Тормошилкина, Булыга... Вообще так называемые «либералы», «выдающиеся ученые».

Сот. А в чем причина такой неприязни, как вы считаете?

Добр. Он над ними подтрунивает, не питает к ним должного уважения. Он знает им настоящую цену, они это чувствуют и очень это не любят.

Сот. А вы?

Добр. Мне на них наплевать. Но я им тоже цену знаю, и они меня тоже не жалуют.

Сот. Но может быть, у них есть более серьезные основания?

Добр. Возможно. Меня, например, они считают стукачом, а его — опасным для их благородного дела. Они боятся, что из-за него и они могут пострадать. Но я думаю, что это все есть лишь психологическое прикрытие. Главное — мы знаем, что они такое же... как бы выразиться?..

Сот. Говорите прямо. Вы не на ученом совете.

Добр. Такое же говно, как и их предшественники Петин, Федькин, Канарейкин и прочие.

Сот. Но почему все-таки их неприязнь приняла именно форму опасения? Может быть, есть поводы для этого?

Добр. Конечно. Он — парень чудаковатый. И чуточку чокнутый даже. Высказывается он редко, но... не то чтобы очень Резко, а как-то так, что все умолкают в недоумении.

Сот. Например?

Добр. Например, разговаривали как-то на малой площадке об индивидуальном терроре. Разумеется, все осудили его. Спросили мнение МНС. Он сказал, что согласен с нами, что в нашем обществе вообще все формы индивидуальной деятельности должны вытесняться коллективными.

Сот. Я попрошу вас подробно записать этот разговор. Укажите, кто присутствовал. Постарайтесь поточнее вспомнить Формулировки. Садитесь вот здесь. Не торопитесь. Времени У нас достаточно. Как сказал поэт, впереди у нас вечность. Ха-ха-ха! Кстати, вам не известен человек по кличке Поэт? Нет? Ну ладно, я не буду вам мешать.

— Неужели ты не видишь, что творится вокруг тебя? — говорит Он.

— Вижу, — отвечает МНС.

— Это же может плохо кончиться!

— Может.

— Надо же что-то предпринять!

— Что?

— Ну, поговорить с кем-то!