Сот. Знакомы ли вы с ... ? Где и при каких обстоятельствах познакомились? Как часто встречались? Характер встреч?

МНС. Знаком. Познакомился в институте. Его ко мне направил Ученый Секретарь. Человек этот психически ненормальный. Интересовался проблемами индивидуального террора. Потому я и прозвал его Террористом. С этим он и сидел в психиатрической больнице, кажется в Белых Столбах. В институт он приходил довольно часто. Я от него скрывался, но не всегда удачно. Однажды он даже домой ко мне заявился.

Сот. О чем вы разговаривали? Каковы были его намерения?

МНС. Он же психически больной. О чем мы говорили, запомнить невозможно. Вздор всякий.

Сот. Не собирался ли он организовать покушения на руководителей Партии и Правительства?

МНС. Не знаю. Он же больной.

Сот. В свое время вы заказывали в научном кабинете литературу по проблеме индивидуального террора. Зачем это вам потребовалось?

МНС. Я должен был беседовать с посетителями такого рода, читать их рукописи, писать заключения. Поэтому мне приходилось читать и просматривать гигантское количество литературы всякого рода. Полистайте книгу заказов в научном кабинете, сами увидите.

Сот. Есть сведения, что вы обсуждали с Террористом проблему покушения на Председателя КГБ. Могло это иметь место в какой-либо форме, хотя бы в шуточной?

МНС. Я пока еще не сошел с ума.

Сот. Отвечайте на вопрос.

МНС. Никакого обсуждения такой проблемы не было. Возможно, он молол какой-то вздор в этом духе, когда я пытался его выпроводить. Но я не вслушивался в его слова. Я вообще иногда отвлекаюсь от того, что говорится кругом. Сосед мог что-то услышать и досочинить.

Сот. Почему вы думаете, что это Сосед?

МНС. Больше некому.

Сот. Мы беседовали с Террористом (он находился на принудительном лечении). Он утверждает, что неоднократно обсуждал с вами планы террористических актов, в том числе — планы покушения на Председателя КГБ и взрыва Кремлевского Дворца съездов.

МНС. Он же больной. Показания психически больных не имеют юридической силы.

Сот. Это нам известно. Потому мы с вами пока дружески беседуем. Сегодня он больной, а завтра может быть признан вменяемым, как это произошло с другим вашим подопечным.

МНС. Почему же подопечным?

Сот. Я шучу. Скажите, а вам не кажется немного странным, что вокруг вас сложилась группа таких больных?

МНС. Нет. Наш институт особого рода. И его осаждают специфические шизофреники и параноики, помешанные на социальных проблемах, на политике. А я имел с ними дело по обязанности.

Сот. Скажите, а кто такие Маркс, Ленин, Сталин, Железный Феликс, Берия?

МНС. Простите, я не понимаю вас. Надеюсь, я не на зачете по философии и истории КПСС?

Сот. Нет, конечно. Ну, на сегодня хватит.

Возьмем такой случай, причем далеко не гипотетический. На уровне ЦК (и тем более — Политбюро) априори считается, что диссиденты — уголовники, сумасшедшие или агенты западных разведок. Заметьте: считается априори. Это — идеологическая установка. Наше общество считается воплощением всех добродетелей, и то, что делают диссиденты, не может быть ничем иным, кроме как клеветой, сумасшествием, вражескими диверсиями. Всякий иной взгляд тут исключен. Причем такая установка — не коварство умных людей, понимающих истинную суть дела, а твердое убеждение выживших из ума маразматиков. Это настоящая идеология.

Проходит обычное, рутинное заседание Политбюро, на котором обсуждается вопрос о диссидентах. Подчеркиваю, это — рутина. Такие заседания проводились и проводятся по сельскому хозяйству, по кино, по литературе, по химической промышленности и т.д. Рутинные решения — пустая формальность. Заранее заготовлены обтекаемые тексты постановлений. Естественно, диссиденты оцениваются именно так, как говорилось выше, и дается указание КГБ и МВД (и прочим причастным к этому инстанциям) принять суровые меры.

Обратимся к КГБ. Последний располагает подробными списками не только реальных диссидентов, но и потенциальных, и вообще — подозрительных. На многих из них имеется пухлое досье. Многочисленные подразделения КГБ работают над этим «материалом», классифицируют, выдумывают всякого рода меры. В том числе обдумывают, кого из данного множества диссидентов наиболее удобно изобразить как шпиона. Это — тоже обычная рутина КГБ. Отбор происходит по многим параметрам, в том числе — есть ли реальные связи с иностранцами, каков в морально-бытовом отношении, способен ли поддаться нажиму. Избирают на эту роль шпиона, допустим, Рабиновича. Это тоже предопределено идеологически, ибо все диссидентское движение априори считается сионистским. Если в него и попадают русские, то они все равно евреи — у них жены или мужья евреи, половина или четверть предков евреи, поддались нажиму евреев и т.п. Хотя Рабинович никакой не шпион, сфабриковать дело против него — не проблема. И что характерно, дело фабрикуется не как заведомый обман, а вполне добросовестно, в заданном идеологическом аспекте. Лучшие следователи из кожи лезут, чтобы хорошо (с их точки зрения) сделать дело. Например, Рабинович сто раз встречался с иностранцами. Каждая встреча не несет в себе ничего криминального. Но все вместе они создают ощущение «масштабности» деятельности Рабиновича. Какие тут могут быть сомнения! Провокатор КГБ некто Хаймович, «добровольно» давший в свое время согласие служить иностранной разведке, но «раскаявшийся», дает показания, будто он завербовал Рабиновича. Тут уж отпадают даже намеки на сомнения. И вот в Политбюро идет новая «информация» во исполнение предыдущего решения: диссидентов столько-то, уголовников среди них столько-то, психов столько-то, шпионов столько-то. Новое заседание Политбюро. Всеобщее возмущение: сколько же можно терпеть это! Судить мерзавцев!! И никаких сомнений в правдивости информации, ибо информация на самом деле правдива. Правда, она правдива в плане идеологически повернутого сознания. Но ведь другого-то и нет.

Решение Политбюро идет обратно в КГБ, и оно попадает в свою собственную ловушку. Отправляя материалы вверх, думали, что это — очередная бюрократическая липа (хотя и «правдивая»). А обратно она к ним вернулась как руководство к действию. В свою очередь и Политбюро попадает в свою же ловушку: оно хотело шпиона — оно получило его. Пути назад нет. Машина должна сработать. Суды должны состояться. Люди должны понести наказание. И ничто уже не может этому помешать, какими бы скверными ни были последствия. Впрочем, последние опять-таки оцениваются в плане идеологического сознания и никогда не будут признаны скверными. Как выкарабкиваются из сложившейся ситуации, это тоже прекрасный пример с точки зрения нашей тсмы. Тут завязывается запутанный клубок и бесконечная Непь решений и их последствий, требующих новых решений.