Вершники наехали на дворян, засверкали саблями. Устим Секира посмотрел на воеводу, и ему стало не по себе от жестоких, беспощадных глаз. Страшен же порой бывает, батька. Страшен!

Болотников приказал подвести Пальчикова. Афанасий закричал, забесновался:

– Не миновать и тебе скорой расправы, злодей! Недолго служить тебе Расстриге. Святотатец, вор богомерзкий, антихрист!

В лице Болотникова, казалось, ничего не изменилось, лишь еще больше потемнели неподвижно застывшие глаза.

– А ты никак Христос? А чьими же руками у посадских тяглецов языки вырывал? Чьими руками мужичьи головы сек?

– Не пе?ред тобой, вором, мне ответ держать. Четвертует тебя Василий Шуйский. Не верьте, люди, приспешнику Расстриги. То богохульник и антихрист!

– Ишь, заладил, – хмыкнул Болотников. – А ну распять этого Христа на городской башне. Пусть изведает муки господни. Распять!

Руки и ноги Пальчикова пригвоздили к высокой деревянной стрельнице. Афанасий закорчился от жутких болей. Висеть ему на башне не один час, покуда не истечет кровью.

– Так будет с каждым, кто возведет хулу на царя Дмитрия, кто к черному люду станет опричником! – воскликнул Болотников.

– А что со стрельцами? – спросил Аничкин. – Сказывают, есть среди них и не шиоко охочие к Шубнику. Может…

– Сам спытаю!

Иван Исаевич подъехад к стрельцам:

– Ну что, бердыши? Какому царю служить будете?

– Мы тут покумекали, воевода, – выступил из толпы один из стрельцов. – Послужим государю Дмитрию Иванычу. Чай, жалованьем не обидит. Бери в свое войско.

– Все так надумали?

Стрелец замялся, зыркнул черными глазами на сотника.

– Ясно… Выходи, начальные!

Вышли голова, сотник и три пятидесятника.

«Повольников секли… Голова, кажись, обок с Пальчиковым бился. Глаза волчьи».

Спросил глухо:

– На бояр пойдете?

Начальные бычатся, мертвая тишь на площади.

– Рубить!

У приказной избы – посадская голь. Собралась по зову Большого воеводы. Матвей Аничкин и Устим Секира вынесли на красное крыльцо два больших короба. Иван Исаевич поднял крышку, взял сверху одну из грамот.

– Ведаете ли, ребятушки, что у меня в руках?

– Как не ведать, батюшка. Кабала наша! – выкрикнул один из посадских.

– Истинно. Заложились вы, ребятушки, за бояр, купцов, крючков приказных. Так довольны ли? Славно ли вам за господами живется?

Холопы, бобыли, слободские тяглецы малость помолчали, а затем будто пороховая бочка взорвалась:

– Худо живется, воевода! Богатеи все жилы вытянули!

– Буде кабалу хлебать!

Кричали долго, выхлестывая из глоток горегорькие слова, и этот клокочущий людской гнев вливался в душу Болотникова гулким набатным звоном. Вот он – народ. Ярый, дерзкий!

Унимая посад, вскинул над головой руку.

– Отныне жить всему тяглому люду без ярма! Буде с вас бар и неправедных судей! С сего дня всяк холоп, бобыль, монастырский трудник, слободской ремесленник – волен. Волен, православные! Правьте сами, как встарь на Руси правили. На вече народном выкликните себе честных и праведных старост и судей и все мирские дела решайте по совести. Тех же, кто помыслит вновь за кнут взяться, побивайте нещадно. Чтоб ни одна господская плеть не гуляла по вашим спинам, чтоб голодом не морили, в темницы не сажали, на правежи не ставили. К кабале нет возврата! Целуйте крест государю Дмитрию Иванычу – и владейте городом!

Посад жадно внимал каждому слову. Неслыханные речи сказывает Иван Исаевич Болотников! Меньшим, захудалым людишкам, беди лапотной дарована власть и воля. Вот уж благо так благо. Да о том и во сне не погрезится.

– А как с барскими землями? – выкрикнул из толпы высоченный рыжебородый мужик.

Иван Исаевич отыскал глазами мужика, поманил к себе.

– Из села?

– Из села, воевода, – поклонился мужик. – Живем мы под барином Василием Коркиным.

– Давно ли?

– Да с того году, как на царство Борис Годунов сел. Ране мы без господ жили, а тут баре нагрянули, и житыо нашему вольному конец пришел. По колени в землю вбили. Жуть, воевода!

Иван Исаевич глядел на крестьянина и подмечал: мужик хоть и сетует, но сам, по всему, не из робких; в серых немигающих, слегка прищуренных глазах его гуляла лукавая смешинка.

– Ужель по колени вбили?

– Да ить как сказать, – крякнул мужик. – Как проведали, что ты с войском идешь, так малость и осмелели.

– Малость?

– Малость, воевода, – мужик сдвинул войлочный колпак на широкие хохлатые брови, глаза стали озорными. – В нужнике свово барина утопили.

Болотников громко рассмеялся.

– Вот тебе и «по колени», ай да молодцы! Туда их, в самое дерьмо, ребятушки. Не все мужику- труднику горе мыкать да барские нужники чистить. Пусть ныне сами дерьмо хлебают. Так ли, други- болховцы?

Толпа, смеясь, дружно отвечала:

– Так, воевода. В дерьмо бар! Ныне всех перетопим!

– Всех, други! Буде, поцарствовали, попили народной кровушки, – Болотников повернулся к мужику. – О барских землях спрашивал? Нет ныне господской земли. Она ваша, мужичья. На барщину не ходить, налоги и пошлины Шуйскому не платить, подвод и возниц не выделять, царскую десятину не пахать! Выметывайте барские межевые столбы, выжигайте грани, забирайте выгоны и покосы, лесные и рыбные угодья. Земля – ваша! Барский же хлеб, да и какой он барский – ваш хлеб! Барин за сохой не ходит, соленый пот не глотает. Нет на земле барского хлеба! Захватывайте амбары и житницы и делите на миру поровну. Хоромы же господские жгите! Пусть костры полыхают. Костры гнева народного! – кивнул на коробья с долговыми и кабальными грамотами. – Факел мне!

Подали.

– Жечь кабалу! – метнул факел в короб. Занялись, закорчились свитки. – С волей вас, трудники! С волей!

Мечется царь Василий, покоя не ведает. Да и где покою быть, коль неслыханное воровство на Руси. Побит князь Юрий Трубецкой под Кромами, с позором бежал князь Иван Воротынский из-под Ельца. Сиволапое мужичье осилило царево войско!

Норовил остановить Ивашку Болотникова у Орла, выслал на помощь городу князя Данилу Мезецкого с тремя стрелецкими полками, но и тут не выгорело: город целовал крест Расстриге. Служилый люд