мир-i-кую рать сохранить. А посему боле спотыкаться нам не с руки. Побьют наше войско – беда непоправимая. Бояре и вовсе народ закабалят. Так не уроним же боле своей чести, други. Духом ратным укрепимся и зачнем крушить боярских псов. Так ли сказываю, братья-воеводы?

– Вестимо, батька, рук не опустим. За тот тумак, что получили, воздадим Нагому сторицей, – сказал Устим Секира.

– Воздадим! – пробасил Нечайка. – Первый блин всегда комом, боле не оплошаем. Литься вражьей кровушке!

– Литься! – разом заговорили Юшка Беззубцев, Матвей Аничкин, Тимофей Шаров…

Иван Исаевич обвел глазами суровые, полные отчаянной решимости лица. Воеводы не сникли, они крепко верят в победу. И то славно.

– Войску отныне ходить пятью полками, – твердо и веско ронял Болотников. – Полк Правой руки вверяю Юрью Беззубцеву, Левой – Мирону Нагибе. В Сторожевом быть Нечайке. Большой же полк сам поведу.

– А кому ж Передовой? – набычась, спросил Берсень.

– Тебе, Федор. Думаю, такой оплеухи боле не изведаешь. Так ли?

– Так, – буркнул Берсень. Но на душе его по-прежнему кипело, он серчал на Болотникова. Тот костерил его при всех начальных людях, а к этому Федор не привык. В Диком Поле, на вольном Дону, он был почитаемым атаманом. Казаки славили его за храбрость и дерзкие походы. И вдруг такой срам. Сидел Федор букой.

Болотников обратился к Аничкину:

– А тебе, Матвей, дело особое. Повезешь «листы» по городам и селам. Пусть народ знает, что идем мы на Москву избавительной войной. Подбери людей ловких да отважных – и с богом.

– А что в «листах», воевода? С каким словом в народ идти?

– С каким словом?

Болотников, искоса глянув на полковых воевод, горячо произнес:

– По всей Руси клич кликнем, дабы крестьяне, холопы и все черные люди посадские за топоры, рогатины и мечи брались. Именем великого государя Дмитрия Иваныча повелим изменнйков-бояр побивать, а вкупе с ними дворян, гостей и неправедных судей. Мзду и лихоимство – под корень! Холопам – волю, казну и пожитки господские, оратаям – барские нивы, леса, покосы, выгоны и рыбные угодья. Призовем крестьян громить кабальников, жечь усадьбы, перепахивать сумежья ³². Буде страдникам жить под господским кнутом! Буде гнуть спину на барщине и платить оброки. Сказывать в селах, чтоб на Василия Шуйского пошлин и податей не давали, городовых и острожных поделок не делывали, «даточных людей», возниц и подвод не посылали. Шуйский – боярский царь, а посему враг мирской. Звать города и веси целовать крест законному государю Дмитрию, звать войной на бояр и Шуйского.

– Славно, батька! – загоревшись, воскликнул Нечайка.

– Любы будут «листы» народу. За такое и голову сложить не жаль, – молвил Тимофей Шаров.

– Мню, вся Русь подымется. Натерпелся народ! – произнес Мирон Нагиба.

– Натерпелся, други, – продолжал Болотников. – Хватил мытарства! Бояре в мужике лишь раба видят, смерда забитого. Ан нет! Народ, коль всколыхнется, всю Русь перевернет. Не быть мужику рабом! Ныне народ силу почуял, а чья сила, того и воля.

– Любо, батька! – вновь воскликнул Нечайка. – Буде терпеть господ.

– Буде, други. Брага терпит долго, а через край пойдет – не уймешь.

Беззубцев сидел молчком и все время о чем-то напряженно думал, шевеля темными мохнатыми бровями.

– А ты чего ж, Юрий Данйлыч? – подтолкнул его Устим Секира. – Аль речи наши не любы?

– Любы, – кивнул Беззубцев. – Давно настала пора побить бояр и неправедных судей. Одного не пойму. Кто ж миром править будет? Кому у дел в городах и селах стоять?

– Кому? – стал супротив Юшки Болотников. – Сам о том не единожды кумекал, голова пухла. Кому-де подле доброго царя во товарищах быть? Ныне же ведаю, ведаю,

други! На Москве – Земской думе, в городах – народному вече, в селах же – мирскому сходу.

– Толково, батька! – вскочил с походного стульца Устим Секира.

– Толково, – согласно кивнул Юшка Беззубцев.

– Выберем повсюду праведных людей и зачнется жизнь на Руси вольная да сытая, – весело высказал Аничкин.

– И на Дону заживем, – вступил в разговор Федор Берсень. – Будем и с хлебом, и с зельем, и с зипунами.

В шатре стало шумно.

Болотников с соратниками готовил для сермяжной Руси свои дерзкие, вольные «листы».

Кромы взять Михайле Нагому так и не удалось. Горожане отбили все приступы. Не помог и пушкарский наряд.

– Худо, худо палят твои пушкари! – серчал боярин. – Другую неделю стоим, а ворота и стены целехоньки.

– Далече до крепости, воевода, – оправдывался Кузьма Андреевич. – Кабы у рва закрепиться. Отсель же большого урона не сделать, токмо попусту ядра и зелье изводим.

Нагой и сам видел, что пушки не рушили, а лишь «щекотали» крепость, но приблизить наряд ко рву он так и не смог: кромцы не только метко разили из тяжелых самострелов и самопалов, но и осыпали свинцовой картечью из затинных дробовых пушек. Войско пятилось, оставляя у рва десятки убитых.

К Нагому прискакал гонец от Василия Шуйского.

– Великий государь шлет новое войско на Кромы. Ведет полки Большой воевода, князь Юрий Никитич Трубецкой!

Михайла Нагой досадливо фыркнул.

– И сам бы управился.

Крепко обиделся на царя.

«Знать, разуверился во мне Шуйский. А не я ль Ивашку Болотникова побил? Не я ль мятежных кромцев в кре-

пости зажал? Норовили к путивльским ворам пристать, ан не вышло, в капкан угодили. Долго им не брыкаться. Поставлю туры ³³- и прощай крепость. Город спалю, воров казню. То-то ли возрадуются царь и бояре. «Михайла Нагой мятеж подавил, слава Михайле!»

В тот же день воевода повелел ладить туры. «Даточные» люди побежали в лес; валили сосну, рубили сучья, тащили на подводах к крепостному рву.

Кузьма Смолянинов довольно покрякивал.

– Теперь ворам не устоять, Михайла Лександрыч. Лишь бы туры немешкотно поставить.

– Поспешай, Кузьма. Дело те, чу, знакомое. Не единожды, бают, возводил ты сии огневые башни. Поспешай!

– И недели не пройдет, Михайла Лександрыч.

Торопко и звонко стучали топоры.

Вскоре примчал от Большого воеводы новый гонец, и Михайла Нагой помрачнел: ден через пять Юрий Трубецкой будет у Кром.

«Для кого стараюсь? Для Юрья щербатого. С турами-то дурак крепость возьмет. Трубецкому – и победу праздновать, и почести принимать… На-кось, выкуси! Пущай лоб себе расколотит».

Едва гонца отправил, как тотчас к плотникам помчал.

– Буде, буде топорами тюкать!