красные губы.

«Святотатцы! Крепость пушками разнесу, воров саблями посеку. Скорей бы наряд подоспел».

Пушкарский наряд отстал на пять дней пути. Последнюю неделю лили дожди, дороги стали грязными и разбитыми. Тяжелые подводы с ядрами, пищалями и пушками остались далеко позади.

Кузьма Смолянинов несусветно бранился. Что ни день, то напасть! Только миновали сельцо, ступили на мост через речонку – и первая же подвода ухнула в воду. Придавило возницу, ушли на дно бочонки с порохом.

Голова, большой, рыжебородый, свирепо закричал:

– Зелье! Зелье спасайте!

Сам, не дожидаясь, пока «даточные» люди кинутся в речку, тяжело плюхнулся воду.

– Крючья, крючья, черти!

Зелье с грехом пополам удалось вытащить на берег. Смолянинов осмотрел мост и вновь закипел:

– И куды токмо глядят власти уездные! Головы бы поотрывал, лежням треклятым!.. Плотники! Ну чего рты раззявили? Лес рядом. Валите сосну. Да спешно, спешно, дьяволы!

«Даточные» с топорами и пилами кинулись к бору. Пушкарский голова, тяжело отдуваясь, принялся стягивать с себя сырую рубаху. Недовольно бурчал. Обоз громадный, а дорог путных нет. Что ни мост, то падает воз, что ни гать, то трухлявина. А пушка – не соломина, в одном лишь «Медведе» полтысячи пудов, да стан с колесами за двести. А ядра? А бочки с порохом, ямчугой ²⁸да картечью?

На одного «Медведя» с оснасткой шесть десятков подвод да сто двадцать лошадей надобны. Уйма! Да кабы лошади были! Наберись после таких перевозов!

Большое хозяйство у Кузьмы Смолянинова. Были в его наряде не только пушкари, пищальники и затинщики, но и кузнецы и плотники, возницы и землекопы. А скарбу? На подводах гвозди и подковы, топоры и пилы, лопаты и кирки, веревки и подъемные снасти, фонари и свечи, деготь и запасные колеса, хомуты и конская упряжь… Не перечесть! А кулей с овсом, а возов со снедью! Поспеть ли тут за ратью воеводы Нагого! Тот ежедень гонцов шлет, серчает, поторапливает. Без пушек-де крепостей не берут, поспешай, коль в опале не хочешь быть, Куземка.

Но как голова ни усердствовал, как ни бранился, а царево войско все больше и больше отрывалось от пушкарского наряда.

Лишь только через неделю гонцы донесли:

– Наряд в семи верстах, воевода!

– Наконец-то! – обрадованно воскликнул Михайла. Все эти дни он бездействовал. Войско обложило Кромы, но на приступ не шло: Нагой ждал подхода пушек.

В воеводском шатре было гомонно. Михайла, нарушив царское повеленье, бражничал, забавляясь с красной девицей, доставленной из ближней деревеньки.

Кузьма Андреевич разместил на ночь наряд в березовом перелеске. Но покоя пушкарям не дал. Чуть свет собрал к себе и приказал:

– Седни подойдем к войску. Готовьте наряд к смотру. Чтоб золотом пушки горели!

Вскоре к голове примчал на саврасой лошаденке боярский тиун из соседнего села.

– Беда, батюшка! Ворог идет на Кромы!

– Кой ворог? Очумел, борода. То ж дорога из Москвы.

Крамольников позади себя голова не ожидал. Ведал:

воры должны идти на Кромы из Путивля.

– Ворог, батюшка, людишки мятежные! – напуганно баял тиун. – Ночью в село вошли. Цело войско. А воеводой у воров Ивашка Болотников. Де, послан царем Дмитрием.

– Велико ли войско? – встревожился Кузьма Андреевич.

– Велико, батюшка. Немалые тыщи. Поди уж, из Дубков наших выступили. Ты бы…

Кузьма Андреевич, не дослушав тиуна, кинулся к вершникам. Одного послал к селу, другого – к воеводе Нагому. Сам же приказал развернуть в сторону неприятеля пушки, зарядить их ядрами и дробом ²⁹.

Вскоре лазутчик, посланный к селу, вернулся.

– Идут, голова!

– Впереди кто?

– Конные. Эдак тыщи в три. За ними пешая рать.

Кузьма Смолянинов решил принять бой. Надеялся на

воеводу Нагого.

«Встречу воров нарядом. А там авось и полки Михайлы Александрыча подоспеют».

Бегая среди пушкарей, пищальников и «даточных» людей, кричал:

– Из лесу не высовываться! Палить по моему приказу!

Легкие полевые пушки голова расставил по всему перелеску, охватившему подковой дорогу на Кромы. Тяжелые пушки выдвинул на большак.

Кузьма Андреевич облачился в кольчугу, надел на голову железную шапку. Страха не было, не впервой ратоборствовать. При государе Иване Васильевиче ходил Смолянинов на ливонцев, при Федоре сражался с татарами, при Борисе Годунове бил воровских казаков в Диком Поле.

«Уж не тот ли самый Ивашка Болотников, с коим довелось у Медведицы сразиться? – подумалось Смолянино-ву. – Тот был воин отменный, немало с гультяями стрельцов уложил».

Когда вышли из Путивля, Иван Исаевич сразу же выслал встречу Михайле Нагому лазутчиков из ертаула.

– Скакать вам денно и нощно. Изведайте: далече ли царев воевода и много ли с ним войска.

Лазутчики, возвращаясь, доносили:

– Нагой миновал Одоев. Войско его тыщ в десять.

– Царева рать под Болховым.

– Нагой у Орла.

И вот настал день, когда один из лазутчиков известил:

– Михайла Нагой у Кром.

Появился в стане лазутчик не один, вместе с ним примчались к Болотникову семь конников в летних тегиляях ³⁰,

– Из царева войска бежали, – пояснил лазутчик.

– Чего ж так? – усмехнулся Болотников. – Аль худо стало в государевой рати?

– Да кой там государь? – махнул рукой один из переметчиков. – Шубника бояре выкликнули, лют он к народу. Хотим истинному царю послужить. Примай, воевода!

Иван Исаевич весело глянул на своих ратников.

– Слыхали, други? Бежит от Шубника войско. Не было и не будет в боярской рати крепости.

– Вестимо, воевода, – отозвались повольники. – Мужик николи за боярина биться не станет. Да и на кой ляд ему за вотчинника кровь проливать?

– Верно, други. Не стоять мужику за барина.

Затем Болотников подробно пытал перебежчиков о

войске Нагого, и те охотно отвечали:

– Рать CBpio Михайла разбил на две половины. Одна – осадила Кромы, другая – стала на Путивльской дороге. В каждом войске по семь тыщ ратников.

– А стрельцов?

– Две тыщи, к Путивлю развернулись…

Отпустив перебежчиков. Иван Исаевич подумал:

«Нагой-то не дурак. И Кромы в кольцо замкнул, и дорогу из Путивля перекрыл. Врасплох Нагого не взять, придется сквозь стрельцов продираться».

Сказал на совете:

– В лоб не пойдем, ударим воеводу с тыла.

– Как это? – не поняли начальные люди. – На Кромы другого пути нет.