Вскоре Мирон Нагиба, Федор Берсень и Устим Секира были в воеводском шатре. Иван Исаевич облачился в нарядный малиновый кафтан с золотыми нашивками. Улыбчиво поглядывая на дружков, молвил:

– Не серчайте за час неурочный. Славную весть доставил мне Семейка Назарьев… Сын объявился, други. Сын! Никита Болотников! Хочу выпить с вами за чадо свое.

– Да откуда оно свалилось, батька? – подивились содруги.

Болотников повернулся к Берсеню.

– Поди, не забыл Василису?

– Василису? – нахмурил лоб Федор. – Та, что на заимке бортника Матвея жила?

– То жена моя невенчаная, друже. Помышляли на Покров свадьбу сыграть, да бог по-своему распорядился. Я козаковать убрел, а Василиса, вишь ли, сыном одарила. Выпьем за Никиту, други!

– Выпьем, батька!

– С сыном тебя!

Дружно подняли чарки.

Утром выступили на Лугани.

Иван Исаевич неотлучно держал подле себя Назарьева. Вдругорядь расспрашивал Семейку о богородских мужиках, голодном лихолетье, скитаниях по Руси.

– Всяко было, Иван Исаевич. Шли на Москву артелью. Чаяли царевой подачей подкрепиться. Да куды там! Токмо и ходу, что из ворот да в воду. Стаяла наша ватага, с гладу да мору в землю сошла. Осталось нас четверо, да и тех соломиной перебьешь. Недосилки. Сидим как-то, кумекаем. В Богородское вертаться – погост засевать, на Москве приютиться, так в ней и без того Косая лютует. Ежедень тыщи мрут. Жуть, Иван Исаевич! Куды ни ступи, на мертвяка наткнешься. А живые? Озверел люд. Друг друга топорами секли и ели. Ели, Иван Исаевич! Оторопь брала. Не житье на Москве. Надумали спокинуть Белокаменную. Подбил мужиков к севрюкам сойти. Едва дотащились. А тут вдруг царь Дмитрий Иванович появился. Всем миром ему крест целовали. Вот тут-то было и вздохнули. Красно Солнышко годуновских доброхотов с земли северской повымел, а мужикам волю дал. От всех налогов, пошлин и податей освободил. Поокрепли, хлебушком разжились. На царя Дмитрия как на бога молились. Да и как не молиться? Не было ни чарочки, да вдруг ендова ²⁷. Ожили, Иван Исаевич! Но тешились недолго, бояре зло на Красно Солнышко умыслили. И года Дмитрий Иваныч не поцарствовал. Но, слава богу, уберег, чу, творец небесный заступника. Как прослышали мы о чудесном спасении да о том, что ты воеводой идешь, так за рогатины и взялись. Управитель из Дворцовой избы стрельцов нагнал. Нас – в батожье, да на козлы. Вот тут-то и вскипели, Иван Исаевич. Буде, грю, мужики, побои терпеть. Круши царевых псов! Навалились ночью всем миром – и сокрушили. Скопом и черта поборешь.

– Вестимо, друже! – бодро хлопнул Семейку по плечу Болотников. – Противу народа ни стрельцам, ни боярам не устоять. Молодцы луганские мужики. Хочу повидать их да доброе слово молвить.

– Повидаешь, Иван Исаевич, – сказал Семейка и чему-то затаенно улыбнулся.

Крестьяне всем селом высыпали на большак. Встречали войско с колокольным звоном, с чудотворной иконой и хоругвями.

А встречу Большому воеводе шел с хлебом-солью… Афоня Шмоток.

Царь Василий сбирал рать немешкотно.

– Подавлю гиль! – кричал он боярам. – Не позволю шагать смуте по Руси. Пресеку кромское воровство!

Бояре советовали послать на севрюков опытного воеводу. Царский выбор пал на Михайлу Нагого.

Бояре руками развели.

– Николи Мишка в воеводах не бывал. С девками блудить горазд, а штоб на брань ходить – не слыхивали. Другова искать!

Но царь Василий настоял на своем:

– Дадим Михайле добрых воевод во товарищи. Нагой же именем своим будет ворогов бить. Как? Аль не ведаете, откуда крамола идет? Речь Посполитая нового Самозванца черни подбросила. А мужику лишь бы блин показать. Веруют в него, окаянного. Так ту веру с корнем вырву. Пошлю на бунтовщиков сродника покойного царевича, а с ним – образ чудотворца Дмитрия. Да еще грамоту от царицы Марфы Нагой пошлю. Тут, гляди, чернь и одумается. Сам бог велит идти на Кромы Михайле Нагому.

И бояре согласились.

Шуйский напутствовал Нагого:

– Поспешай, боярин. Чу, Гришка Шаховской помышляет выслать на Кромы подмогу. Войско из черни сколачивает, святотатец. Кромы надо взять ране подхода воров путивльских. ,

Михайла – чернявый, высоченный; царь, коль из кресла поднимется, до плеча не достанет.

– Да, мотри, о деле думай. Ведаю тебя, грехолюба. Девок с собой не вози.

– Зазорно слушать, государь, – кашлянув в кулак, заморгал цыганскими глазами Михайла. – Наплетут с три короба.

– Ведаю! – пристукнул посохом Шуйский.

Нагой же усмехнулся про себя: «Сам-то козел из козлов. Хоть и плюгав, а до девок падок».

Но того в укор Шуйскому не молвишь: царь!

– Пушкарский наряд тебе выделю, – строго продолжал Василий Иванович. – Головой – Куземка Смоляни-нов. Тот тертый калач в ратных делах. Не чванься, внимай Куземке. Без пушек ныне ворогов не осилить. Да бей бунтовщиков порознь. Допрежь Кромы возьми, опосля круши чернь путивльскую. Жду тебя со щитом, Михайла!

– Не посрамлю, государь. Побью лапотников.

Михайла Александрович Нагой пришел под Кромы ранее Болотникова. Осадил крепость. Зычные крикуны, выходя с образом Дмитрия-чудотворца под стены, орали.

– Открывайте ворота! Целуйте крест государю всея Руси Василию Иванычу Шуйскому!

– Такого государя не ведаем. Наш царь – Дмитрий Иваныч! Вы же богоотступники! – отвечали со стен.

– Сами христопродавцы и воры! Присягнули вы не царю, а подлому Самозванцу. О том доподлинно сыскано. Привезли вам грамоту от святейшего патриарха Гермогена. Слушайте!

Один из глашатаев подъехал на коне к самым воротам и громко прочел:

«Литовский король Жигимонт преступил крестное целование и, умысля с панами радными, назвал страдника, вора, беглого чернеца расстригу, Гришку Отрепьева, князем Дмитрием Углицким для того, чтоб им бесовским умышлением своим в Российском государстве церкви бо-жии разорить, костелы латинские и люторские поставить, веру христианскую попрать и православных христиан в латинскую и люторскую ересь привести и погубить. А нам и вам и всему миру подлинно ведомо, что князя Дмитрия Ивановича не стало на Угличе тому теперь четырнадцать лет; на погребении была мать его и ее братья, отпевал Геласий митрополит с освященным собором, а великий государь посылал на погребение бояр своих, князя Ва-силья Ивановича Шуйского с товарищами».

– Буде! Буде лжу сказывать! – перебили вдруг глашатая с крепости. – Ведаем сего Шубника. Николи ему веры не было!

– Облыжна грамота! Васька сел на царство без совета городов. Северскую землю о том не спросили. Сел Шубник на царство боярским умыслом!

– Не желаем Ваську! Он клятвоотступник. Сколь раз святой крест во лже целовал. Дьявол ему подручник!

– Врет Шуйский о погибели Дмитрия! Врет о воровстве и чернокнижестве. То злой навет! Жив наш государь!

Глашатай, свернув грамоту в кожаный футляр, отъехал к войску. Михайла Нагой зло скривил пухлые