Возвращаясь в свою воеводскую избу, Ляпунов видел все те же злые, непокорливые глаза мужиков. «А что, как ночью скопом навалятся? – резанула неожиданная мысль. – Перебьют – и к Ивашке Болотникову».

И эта мысль настолько крепко засела в голову, что тотчас повелел утроить охрану воеводской избы.

А тут новая напасть. Примчал гонец Семка Хохлов из Рязани, ошарашил:

– Мужики заворовали, воевода! Поместья зорят и жгут, хлеб из житниц тащат. Вся рязанская земля взбунтовалась.

Ляпунов принялся стегать Семку плеткой; вымещая злобу на гонце, бесновато орал:

– Смерды, нечестивцы, паскудники!

Едва не до смерти забил Семку. Затем велел позвать в избу дворян, что из начальных. Услышав о мужичьем бунте, дворяне зашумели:

– Мы тут за их Красно Солнышко воюем, а они уса-дища наши громят!

– Ивашкиных грамот наслушались! Сам первый вор и мужичье воровать наущает.

– Неча нам тут боле делать! – взорвался Захар Ляпунов. – Айда в Рязань спасать поместья. Накажем мужиков! Немедля надо сниматься!

Слова брата всколыхнули было и Прокофия. Подмывало подняться и решимо кинуть: идем на Рязань, идем карать мужиков!.. И все же каким-то чудом остановил себя.

– Обождать надо, дворяне. Домой всегда успеем. Наша судьба ныне здесь.

Уж слишком многого ждал от похода на Москву Прокофий Ляпунов! Не любы были ему ни высокородцы- бояре (все у них), ни сам боярский царь Василий: покуда правят бояре на Руси, дворянам ни в почете, ни в славе не быть, век ходить униженными по царским задворкам. «Нам нужен свой царь, дворянский! – говорил Прокофий. – Такой, дабы на одних дворян опирался. Нас на Руси десятки тыщ, и, не будь дворянского войска, давно бы топтали Московию иноземцы. Бояр же – хилая горстка. Хватит им верховодить. Настал наш черед у трона стоять!»

С теми заветными думами и двигался Ляпунов к Москве, но чем ближе его рязанское войско приближалось к столице, тем все смятенней и тягостней становилось на душе воеводы. И виной тому – мужики. Они, треклятые! Побросали сохи, вышли из сел и деревенек и огромнейшей ратью пошли на Москву. И как пошли! Зверски, угрозливо, зоря поместья и вотчины, убивая бояр и дворян. Шли и кричали: «Довольно с нас боярской кабалы. На себя хотим хлеб растить. Добудем волю!»

Клич был такой могучий, что Прокофию становилось не по себе. А вдруг мужичье и в самом деле Москву возьмет, что тогда? Не кинется ли с оружьем и на тех дворян, что оказались с ними в одном войске?

Страшно становилось Прокофию. Начал колебаться. (Да и только ли он!) На верном ли пути? В воровском ли стане его место?

Подтолкнул Прокофия тайный посланник Шуйского. Царь посулил Ляпунову крупное поместье и высокий чин думного дворянина. Через несколько дней – все это время Прокофий скрытно сносился с царем – дворянское войско Ляпунова, воспользовавшись «мглою и непогодою», перешло на сторону Василий Шуйского.

Весть об измене воевод Ляпуновых и Григория Сунбулова застала Болотникова неподалеку от Донского монастыря. Выслушал молча, окаменело. Иуды! Подлые переметчики. Предали народное войско в самое неподходящее время. Вот оно, господское нутро! Пойдет ли барин на барина? Никогда того не будет. Ворон ворону глаз не выклюнет. Плевать барам на простолюдина. Лишь бы шкуру свою сберечь, себялюбцы!

Весть была и в самом деле черная. Дворяне не только пошли на раскол, но и на явную измену. Войско поубавилось. Что скажут теперь повольники, не повлияет ли бегство дворянской конницы на их решимость? Не посеет ли сомненье? Лазутчики царя и патриарха и без того мутят рать. Грозят божьей карой и отлучением от церкви, пугают великим войском, что идет на выручку Москве, страшат ордынцами, что вот-вот несметными полчищами хлынут на Русь… Тяжко, тяжко устоять мужику и холопу. Какую ж надо иметь веру в себя, чтоб не дрогнула душа!

И все же устоят, непоколебимо думалось Болотникову, непременно устоят! Не для того народ дошел с боями до Москвы, чтоб поддаться кривде Шуйского. Не смутит народ и подлая измена дворян. Лишний раз поймет, что баре не были и никогда не будут пособниками черного люда. Мужику с барином не по пути. На свою мужичью силу надейся, а сила та неиссякаема. Не видать переметчикам счастья, ждет их неминучая расправа. Для продажной псины – кол из осины!

Волевой, собранный, поехал по рати. На речи Ивана Исаевича повольники горячо отвечали:

– Не пропадем, воевода. Вон нас сколь собралось, и без дворян управимся.

– Добро, что не в сече предали. Знать, невтерпеж им боле с мужиками стоять. Быстро улепетнули, – проронил Сидорка Грибан.

– Быстрая вошка первая на гребешок попадает. Не уйти изменникам от погибели. И за стенами достанем! – степенно молвил Семейка Назарьев.

^:- Достанем! – дружно вторили ратники.

Иван Исаевич велел позвать к себе Нечайку бобыля и Мирона Нагибу. Строго спросил:

– Дворянская конница меж ваших полков прошла. Почему не остановили? Почему дозволили сдаться?

– Обманом взяли, Иван Исаевич, – отвечал Нагиба. – Мы-то всегда настороже. Сутемь, снег, но дворян углядели, тотчас вестовых послали. Те вернулись и сказывают: дворяне надумали на царев гуляй- город навалиться. Надоело-де под Угрешским монастырем стоять. Мы с Не-чайкой немало тому подивились: не столь уж и велико у них войско, чтоб гуляй-город взять. На гибель, гутарим, пошли. Трудно едут. Вот, дурни, мекаем, ухнут сейчас пушки дробом – и повалят конницу. Видим, под самый городок подъехали, а пушки молчат. Вот тут-то нас и осенило: измена! Подняли казаков – и вдогонку. Почитай, на хвосты сели, едва в гуляй-город не ворвались. Кабы чуть пораньше.

– Кабы, – буркнул Болотников. – Неча было ворон считать.

И надо ж было ему отлучиться в этот час под Данилов монастырь. Да и как не отлучиться? За последние два дня Михаил Скопин трижды налетал на полк Юшки Беззубцева, налетал дерзко, нанося ощутимый урон. Помогала воеводе и сама обитель: за каменными стенами засели не только оружные монахи, но и большой отряд московских стрельцов. С появлением конницы Скопина иноки и стрельцы выскакивали из ворот и храбро рубились с повольниками.

Болотников хотел поймать Скопина в западню, но молодой воевода ускользал из самых искусных, казалось бы, ловушек и продолжал лихо задорить рать, нападал то под Симоновым монастырем, то за Яузой, то у Заборья.

«Ловок же князь Скопин! – подумалось Ивану Исаевичу. – От такого любой беды можно ждать».

Раздумья Болотникова прервал колокольный звон – громкий, веселый, раскатистый; казалось, все сорок соро-ков московских загуляли праздничным перезвоном. А затем гулко заухали пушки.

– Что за веселье на Москве? – пожимая плечами, глянул на Ивана Исаевича Нечайка.

– Аль невдомек? – нахмурился Болотников. – Никак царь Василий Ляпунова чествует. То ль не победа, тьфу!

Добрый час гудели колокола и гремели пушки, добрый час терзали душу повстанцев.

«И зелья Шуйскому не жаль, – качал головой начальник пушкарского наряда Терентий Рязанец. – Ужель большой припас имеет?»

«Господи, звон-то какой! – истово крестился Сидорка Грибан, изумляясь заливистому медному реву тысяч колоколов. Ему, жившему век в сирой захудалой деревеньке, отроду не доводилось слышать такой веселой, неистовой, оглушительной гульбы звонниц. – Господи, творец всемогущий! Благость-то какая, будто сам Христос явился на Москву. Христос!.. А что, как и в самом деле?! – Сидорке стало жарко. На