— Ты меня так не пугай, я старый уже, — говорит. — Мне хватило одного раза тебя чуть не похоронить. Воспитание — воспитанием, а разозлился я тогда на совесть, знаешь ли. Нет, ну это надо! Чуть не погиб ради каких-то шакальих баб, да ещё такое лицо угробил! До сих пор, как подумаю, аж трясёт от злости! — Арават показательно стискивает кулаки. Потом переводит дыхание. — Ну хоть детей красивых наделал, и то утеха старику.

Он замолкает, а Азамат как-то странно, напряжённо на него смотрит. Будто ждёт. Арават и вправду колеблется, то откроет рот, то отвернётся… Арон издаёт какой-то звук, и я грожу ему кулаком. Этому идиоту нужно ввести вакцину своевременности, да поболезненнее.

Наконец Арават накачивает в чакры достаточно космической энергии, чтобы еле слышно, сдавленно, глотая звуки, выдавить:

— Прости, сын.

Из Азамата как будто какие-то подпорки выпали. Он весь оседает и расслабляется, как тряпочный. Даже пошатывается немного, но его Кир по-прежнему за локоть держит.

— Конечно, — безголосо отвечает Азамат. — Конечно прощаю. Ты же знаешь, я всегда всех прощаю, стоит только попросить…

Мы все стоим чуть не минуту в полной тишине, впитывая историчность момента. Потом Азамат и Арават одновременно решают, что стоять больше невозможно и с некоторым трудом разбредаются по сидячим местам. Арават просто падает на диван, как будто извинение отняло у него последние жизненные силы. Азамат опускается более грациозно, потом трёт лицо руками.

— Лизонька, со мной надо что-то делать, а то я так до следующего выезда проболею.

Я молча киваю и подзываю Кира.

— Уложи братика, хорошо? Если сможешь, конечно.

Кир исчезает из гостиной вместе с Хосом, которого Азаматова родня даже не заметила, кажется.

Я перехожу в рабочий режим и перестаю обращать внимание на внешние раздражители. Загоняю Азамата в постель и, пока вирусный анализатор ищет, чем именно его пробрало, обрабатываю симптоматическими средствами. Очень хорошо, что мы здесь, а не в столице, потому что здесь у меня есть купленный ещё тогда на Гарнете вирусный анализатор — прибор, разработанный специально для исследования чужих планет с непредсказуемой фауной; он определяет строение вируса и подсказывает, каким веществом его можно связать. В большинстве случаев сам же это вещество и генерирует из банка элементов. К сожалению, всё это занимает несколько часов, так что приходится пока сбивать зашкаливающую температуру и успокаивать бедняжку мужа, который уже двадцать лет не болел простудой и пятнадцать — вообще ничем. Когда препарат наконец-то готов и введён в кровь, я отрубаюсь прежде самого Азамата.

Поскольку Тирбиш в отъезде, а Азамат на больничном, кормить Алэка встаю я. Растрёпанная, со вчера немытая, в первой попавшейся одежде, я топаю вниз с мелким наперевес. Он, под стать папе, в это время суток бодр и весел, увлечённо балакает о чём-то и цепляется за перила на лестнице.

Я сажаю его на кухне в детский стульчик и достаю всё для приготовления мясо-молочной каши по матушкиному рецепту. Этот продукт, наравне с прочим детским питанием, которое она рекомендовала, я прогнала сквозь несколько анализаторов, выяснила точный состав, жирность, калорийность и всё прочее, и даже посылала образцы на экспертизу. Экспертиза мне ответила, что заинтересована в покупке патента, вот только породы и корм скота, из которого получают ключевые ингредиенты, для них загадка. Я им ответила, что изобретение не моё, мол, поговорю с источником. Не знаю уж, как матушка отнесётся к идее продать права на кашу…

Подо все эти мысли я минут десять вожусь с кашей и ребёнком, пока замечаю, что в кухне я не одна. На дальнем диване у окна притулился Арават.

— О, — интеллектуально говорю я. — Ты уже тут.

— Долго же ты думаешь, — отвечает он. — А я отсюда никуда и не уходил, мне Кир тут постелил.

Я припоминаю, что вчера бросила Азаматово семейство разбираться самостоятельно. Кир молодец, ответственный. Ну что ж, я, конечно, от вида свёкра не в восторге, но и устраивать скандалов больше не собираюсь. Он вчера всё-таки извинился, хоть и через пень-колоду. А у меня к нему, собственно, кроме его отношения к Азамату, претензий не было. Не помешало бы, конечно, ему и за свои воспитательные методы извиниться, ну да всему своё время. Главное, что у Азамата наконец-то разрешился его экзистенциальный кризис, и мне больше не нужно строить из себя богиню возмездия, можно ограничиться привычным амплуа вредной и своенравной инопланетянки.

Я зеваю под стать Хосу, сверкая хищными зубами.

— Ты завтракал?

— Нет ещё, — задумчиво произносит Арават, рассматривая меня. — А ты всегда так неприлично одеваешься?

— У себя дома я одеваюсь, как хочу. Не нравится — дверь найдёшь, — отрезаю я, включая кофеварку. — И вообще, если тебя интересует, как я одеваюсь, вон открой в планшете статью про меня, там полный список торговых марок с артикулами и ссылками на магазины.

Он замолкает, но взгляд не отводит.

Тем временем Алэк отбирает у меня ложку и принимается шарашить ею по столу. Это означает, что он хочет пожевать специальных сухариков для дёсен, но его манера выражать свои желания мне не очень нравится, поэтому я не кидаюсь их исполнять.

— А по-человечески попросить? — хмурюсь я.

Ребёнок ещё пару раз проходится по столу, но потом, видимо, вспоминает, что надо делать, если мама не понимает. У нас этот разговор уже не первый раз, всё-таки.

— Амамам ухаха, — по слогам объясняет мне дитятко.

— То-то же, — в тон ему отвечаю я и лезу в шкафчик за лакомством. Потом рассыпаю горстку сухарей по столу, и Алэк принимается их собирать с умилительно сосредоточенным выражением на физиономии.

— Ты бы ему хоть в миску насыпала, — замечает Арават. — Да и вообще, куда такому маленькому сухари, у него ж зубов нет.

— Миску он сам себе организует, можешь полюбоваться, — отвечаю я, доставая из холодильника яйца на омлет.

Арават осторожно подходит поближе, огибая меня по широкой дуге. Правильно.

Алэк тем временем корпеет над высокоинтеллектуальной задачей. На нём надет пластиковый слюнявчик с желобком внизу, достаточно большим, чтобы туда поместились все сухари. Ребёнок обнаружил это свойство слюнявчика ещё пару недель назад, когда случайно просыпал туда целую пиалу. А ещё он обнаружил, что отпралять сухарики в рот горстями гораздо приятнее и проще, чем по одному, потому что если одним промахнёшься, ничего не съешь, а если штук пять-шесть сразу запихивать, то хотя бы половина в рот попадёт. Поэтому теперь Алэк кропотливо перекладывает сухарики со стола в слюнявчик, чтобы потом залямать их сразу помногу. Я только слежу, чтобы не подавился, но вообще, он довольно аккуратно ест.

Осознав суть процесса, Арават стихает, только косится на меня время от времени как-то вопросительно. Алэк меж тем отправляет в рот первую горсть, просыпав три штуки за воротник, зажимает сухари между дёснами и широко улыбается дедушке. Сухари, кстати сказать, фиолетовые в чёрную крапинку, потому что с черничным вкусом. Арават внезапно громко покатывается со смеху.

К завтраку подтягивается Кир и немедленно начинает суетиться: расставлять тарелки, мыть пиалу и венчик, кормить моих котов сметаной и только что не мыть окна. Видимо, нервничает из-за Аравата. А я вот как-то уже и не переживаю. Ну Арават… Я всякой нечисти повидала, а тут, подумаешь, противный старикан.

— Как там отец? — спрашивает Кир как бы между делом, протирая готовочный стол от одному ему