— Он отбился от своих, был контужен и лежал без памяти...

Мюллер размышляет. С одной стороны, он готов поклясться, что перед ним баронет Дессен, но, с другой стороны, как же пропавший унтер? Да, впрочем, и черт с ним, с унтером. Если только это не маскарад, а правда, он согласен каждый день производить такой обмен, тем более что в штабе армии удача несомненно будет отмечена... Мюллер берет со стола лампу и подносит ее к лицу пленного. Да, теперь ясно — полусвет у порога ввел его в заблуждение, это конечно же не Дессен. Плотнее фигура, свежее лицо, пристальнее взгляд. И тем не менее несомненное сходство в каких-то неуловимых чертах лица, росте, цвете волос.

— Хорошо, — с облегчением вздыхает Мюллер. — Очень хорошо.

Мюллер снова садится в кресло, и думы, одна другой грустнее, проносятся в голове, мешая сосредоточиться. Давно ли он влюбленными глазами встречал императора в Тиргартене и мечтал о парадах, победах, славе? И вот в громах пушек проходит его молодость. Он возвращается с фронта под траурными заголовками газет, возвещающими поражение, и революционная волна сметает в небытие императора... Давно ли в пивной Мюнстера на Вильгельм-штрассе он вместе с друзьями избивал социалистов и коммунистов и орал «Германия превыше всего»? И вот армии, прибойная волна которых докатилась до Москвы и. Волги, отползают назад... Были парады, но нет закрепленных побед, были ордена, но нет славы. Военная удача отвернулась от германской армии. Боже мой, боже мой! И от каких случайностей иногда зависит удача... Вот если бы этот пленный рассказал все, что знает о русских, может быть... Но станет ли он говорить? А он в самом деле сильно похож на этого баронета... Черт возьми, а почему бы не использовать это сходство, не послать одного вместо другого?

— Документы пленного? — спрашивает он у обер-лейтенанта.

— Не обнаружено.

— Фамилия? — обращается он к пленному. Мюллер немного знает русский язык еще с прошлой войны и не прочь щегольнуть этим при случае.

— Не помню... В голове шумит.

— Где документы?

— Документы в части остаются... Всякому военному известно.

— Из какой части?

— Запамятовал... На числа у меня память тугая, еще учительница в школе говорила. Стихи могу почитать, это помню, а цифры забыл.

— А может, вспомнишь?

— Нет уж, чего не помню, того не помню.

Пальцы у генерала Мюллера сжимаются в кулак и разжимаются. Подумать, совсем молодой, молокосос, еще жить, наверное, хочется до умопомрачения, а бравирует. Конечно, многого он не знает, птица не велика, но мала капля, да из капель море рождается.

— Обыскать! — приказывает Мюллер.

— Уже обыскали.

— Повторить!

Пленный стоит спокойно. Выворачиваются один за другим карманы, на пол сыплются табачные крошки, пакетик папиросной бумаги и — ничего больше. И вдруг пленный вздрагивает: солдат обнаруживает нечто за подкладкой ватника, быстрым движением рвет материю и достает треугольник письма. Пленный бросается за ним, но получает удар по затылку и валится на руки солдата. Когда он приходит в себя, генерал Мюллер стоит напротив, держит письмо и смотрит пленному прямо в глаза:

— Быков Павел Севастьянович?

— Я?

— Именно.

— А кто это сказал?

— Вот письмо.

— От девушки? Так это она одному моему товарищу пишет, а я забыл передать. Он в госпитале...

— Э, полно! — усмехается генерал. — Как это называется — любимый девушка подводил? Хе-хе... Любимый девушка подводит и солдат, и королей!

— Отдайте письмо, там ничего нет для вас.

— Как сказать! — улыбается генерал. — Любимый девушка не будет оплакивать любимый человек, мы ей пошлем вместо тебя другого, очень похожий... Любовь слепа, не разберет!

Наступает пауза. Пленный в упор смотрит на генерала, словно решает надолго запомнить его облик. Генерал Мюллер обдумывает психологическую комбинацию.

— Любовь — великое, прекрасное чувство, — говорит он. — Это больше, чем отечество, жизнь, — все. Ради любимой женщины рыцари древности умирали на поединках, короли отрекались от корон... Так вот, я сохраню вам жизнь, а вы ответите на мои вопросы. После войны вы вернетесь к любимой девушке... Или вы будете молчать, и тогда погибнете сами и погубите вашу девушку, понятно?

— Непонятно.

— Мы прикажем ее убрать.

— Руки не коротки?

— Почему же? Адрес у нас есть, а разведка умеет работать. Отдается приказание прямо по радио, и ваша девушка исчезает.

— Отдавайте такое приказание поскорее, времени у вас мало.

— Наступать собираетесь, что ли?

— Да нет... вообще.

— Если «вообще», то, пожалуй, сейчас и отдадим... Зачем откладывать? Вы увидите, что мы, немцы, — люди действия... Касселя и Дессена ко мне!

Быкову разрешают сесть на стул у двери, и он, опершись головой на руку, думает свою невеселую думу. Обер-лейтенант по знаку генерала уходит в соседнюю комнату и через некоторое время возвращается вместе с высоким сухопарым капитаном и Дессеном. Он тоже в кирзовых сапогах, ватнике и ушанке — приготовился. Быков и Дессен с удивлением смотрят друг на друга, словно каждый видит собственное отражение в мутном потрескавшемся зеркале. Чувство беспомощной злобы душит Быкова. Переводя взгляд с генерала на шпиона, он все больше начинает понимать, в какую скверную историю его затянуло.

— Видите? — говорит генерал Мюллер. — Сказано — сделано. Понимаете теперь, что это значит? Будете говорить?

— Да нечего мне...

— Хорошо... Убрать.

— За письмом... вернусь! — обещает с порога Быков. Обещает, сам в это не веря, в запальчивости и на всякий случай. Из чувства победоносности, превосходства, которое все глубже пронизывало нашу армию на пути от Волги до Вислы. Так весенняя трава, даже когда на нее обрушивается крутой заморозок, продолжает сверкать зеленью, и если погибает, то и погибает сразу, без перевоплощений цвета...

Оставались вдвоем с Касселем, генерал спрашивает:

— Ну, и что же?

— Поскольку ничего иного нет, и это идея.

— Полагаете, что есть шанс?

— Некоторый... Мы все равно собирались посылать этого баронета, только под видом поляка. Но это лучше. С вашего позволения, я снесусь со своим начальством...

Когда Кассель уходит, генерал Мюллер некоторое время продолжает сидеть в той же самой позе, барабаня пальцами по краю стола — верный признак недовольства собой. Идея с переодеванием, которая поначалу казалась ему находкой, теперь потускнела, и если внутренне он еще не отказался от нее, так лишь потому, что надо же действовать так или иначе! Гораздо хуже то, что он, генерал и командир дивизии, слишком увлекся всем этим. Ну, он мог, да и то при особых обстоятельствах, присутствовать при допросе пленного, — вообще-то для того есть специалисты, — мог задавать вопросы, но сочинять при этом всякие истории детективного пошиба, да еще с угрозами в отношении какой-то там девчонки... Нервы, нервы! Но что делать?