амирского дружка, на всех амиров, вместе взятых… За то, что всё не так идет, как надо, как задумал и хотел, не получается справедливого возмездия, а получается черт-те что… Ну и на хрен! Чего теперь-то сомневаться, когда уже… Пускай парни доиграют, а он пойдет за кейсом… насмотрелся, наслушался…

— Всё-всё можно, командир?

— Да, всё. Всё, что в твою дурную пьяную башку взбредет.

Пускай. Плевать он хотел на справедливость… может, и нет её вовсе на белом свете… А смотреть-то неприятно стало…

… Яромир открыл кейс: ну да, вот носители в коробочке, папка с документами, ещё папка какая-то, закрытая… Он вздрагивает, чувствуя на себе взгляд… Малыш, как всегда, тих и незаметен. Стоит, курит, пепел падает на выложенный мозаикой пол. Показалось или пальцы у него дрожат?..

Яромир подходит к нему, хлопает по плечу.

— Слушай, этот выстрел… Ты молодец, даже я оплошал, растерялся, а ты…

Малыш смотрит куда-то… то ли на стену, то ли на огонек сигареты. Не на Яромира.

— Я не хотел его смерти, — говорит он.

— Я тоже не хотел, — отвечает Яромир. — Он же просто шлюха.

— А мы — просто убийцы.

— Ну, знаешь! — взрывается Яромир. — Я, по-твоему, плохой, да?! А они бедненькие- несчастненькие?! Вспомни, как мы жили! Семью свою вспомни! И посмотри вот на это, — Яромир обвел рукой просторное помещение. — Мы же быдло для них, скоты!

— А мы сейчас и есть скоты, — Малыш усмехнулся, по-прежнему не глядя на Яромира. — Тебе зрелище понравилось? Не участвовал, знаю, иначе не был бы сейчас таким дерганым… Но ты ведь хочешь его? Так хочешь, что крыша едет, — он, наконец, посмотрел на Яромира, но не в глаза, а… туда, где заметно набухло под брюками. — Хочешь… А получить можешь только так, как сейчас… Точно — скоты и быдло… И вот этими руками мы будем строить новый мир. Мир шлюх и убийц.

«Малыш, Малыш, да что с ним происходит?! Или это с нами неладно?..»

— Значит, ты так это видишь? — Яромир вздыхает, ладно, мол, потом поговорим, когда ты отойдешь, успокоишься, кто бы мог подумать, что Малыша так заденет… но он ведь потом обязательно успокоится, всё станет, как раньше, как должно быть… — Ладно, пора заканчивать всё это.

И тут раздается крик. Нет, вой, нечеловеческий, пронзительный, полный запредельной боли.

Яромир кидается в гостиную. Чего они тут натворили?.. Парни стоят притихшие, протрезвевшие, вид, как у мальчишек, изрядно напакостивших. Амир на полу — безжизненной тряпичной куклой, и кровь из него хлещет — лужа целая натекла… Не мертвый? Нет, дрожь по телу пробегает…

Парни начинают говорить… точно, как мальчишки… запинаются, смотрят в пол… Дескать, Крюк с Рыжим поспорили, что Крюк заставит амира заорать… Крюк выиграл, это ясно, неясно только — как. И вдруг догадывается… На столике бутылка стояла. И бокалы.

— Значит, вы это всё… ему туда…

Крюк кивает виновато. И что с ними делать, если сам разрешил? Вот и взбрело в дурную пьяную башку… Он командует, чтобы шли все вон, чтоб возвращались в казарму, пусть только один кар ему оставят, а «прибрать» он и сам сможет, в одиночку, нехитрое дело, пары вакуумных зарядов хватит… Достало просто всё…

Они выходят, присмиревшие, стараются не смотреть на тела — мертвое и почти… Они ведь не звери, не садисты, они просто с катушек слетели сегодня… Зоэ, переворот, те несчастные во Дворце… Они никогда не будут этим хвалиться, наоборот — постараются забыть как можно быстрее…

…Улетели.

Запах тут невообразимый: крови, спермы… и цветов… Да, тут цветы повсюду, наверное, красивый их любит… любил… Или это для… Дани Дин-Хадар любит цветы, интересно?.. И какие?.. Ох, ёб!.. «Ну, я сбрендил, не иначе. Какое это имеет значение? Теперь…»

Он, наконец, открыл папку, ту, из кейса. А то — всё таскал, таскал в руках. «Посмотрим, что же так важно для тебя, ты ведь в этом кейсе только самое важное собрал?» Не документы никакие — листы с рисунками. Он — рисовал?! Какая красивая птица… А это… это…

Яромир не сел — упал в кресло, рука, державшая листок, задрожала, но он не выпускал. Он понял, что это… кто это… Она смотрела золотым взглядом прямо на него, прямо ему в душу. «Что ты сделал с моим мальчиком?» — спрашивали её глаза. И черты лица её будто расплывались, менялись, превращаясь в то самое, незабываемое лицо самой прекрасной женщины на свете… «Жалела… жалела меня…»

«Нет, нет, не надо!» — шептал он, раскачиваясь из стороны в сторону… Он с усилием оторвал глаза от рисунка, и… взгляд упал на мертвое тело… и на живое ещё… они лежали рядом… Яромир смотрел, смотрел на них, а видел — хрупкое тельце заносит песком, и кровавые звезды, и рука с пистолетом поднимается к виску… «Твою мать, Волк!»

И навалилось камнепадом, придавило так, что дышать невозможно…

— Не-е-е-ет! — стонет он, роняет листок и закрывает лицо руками.

Вот как… Сколько крови видел, сколько мук и смертей, а сломал его простой рисунок… Прав Малыш — эти руки уже ничего не построят, они несут только горе и смерть.

Оторвал ладони от лица, вытащил пистолет. Спокойствие было таким странным, словно мир вокруг замер… словно приоткрылась дверь — в пустоту, в тишину, в сон про теплое море и мокрую траву…

Полная обойма, да… а нужно всего два патрона.

— Ну что, мой златоглазый, пойдем туда вместе…

Длинные золотые ресницы вздрогнули, пальчики вытянутой руки чуть шевельнулись. Он же в сознании… слышит… понимает… чувствует…

Палец дрожал на спусковом крючке, а Яромир уже смутно догадывался, что не получится…

— Что, вот так вот просто сдашься? — на пороге комнаты стоял Малыш.

Малыш… Пришел. Он всегда рядом, когда хреново… Только сейчас опоздал.

— Да, — отозвался Яромир. — Как Змей.

… как Змей, у которого он всё отобрал…

— Хрена лысого! — заорал вдруг Малыш. — Змей до конца боролся!

И что-то изменилось от этого ора… дверь в пустоту… захлопнулась, растворилась. Он снова был тут, в гостиной, с Малышом и…

— Ты чего на меня орешь?!

— А того! — и спокойнее уже. — Я всегда твоей силой восхищался, а сегодня… ты всю ночь ведешь себя, как дерьмо!

Яромир вдруг засмеялся — нервным, дребезжащим смехом. Малыш посмотрел обеспокоенно… Не, зря волнуется, сознание у Яромира прояснилось окончательно, мозги на место встали… и даже заработали. Значит, «боролся до конца»? Ну, что ж…

— Я не хочу его убивать! — заявил Яромир, решительно поднимаясь с кресла. Если он в чем-то сейчас и был уверен, так это в том, что хочет спасти златоглазого. Ради… да какая разница, ради чего?! Главное то, что эта уверенность делает его прежним… почти прежним… сильным, решительным. Ему есть, за что бороться…

Малыш кивает, он даже не удивился, будто ждал от Яромира чего-то подобного. И они начинают суетиться…

— Простыня не подойдет, тонкая, сразу кровью пропитается…

— В другой комнате плед был, сейчас принесу…

— Осторожнее, эти штуки ещё в нем, как бы хуже не покалечить…

— Ага, давай его сюда, на заднее сиденье…

— Ну, всё, а я теперь домом займусь…

Яромир уже ставит заряды на таймер, когда Малыш возвращается. С тонкой белоснежной простыней, которой он заботливо накрывает мертвое красивое тело. И смотрит так, будто это кто-то близкий ему… «Странный он. А впрочем… не, не странный, это же Малыш, таким я его… ценю? Люблю?..»

… Уже утро. Кар взлетает над огромным костром, быстро пожирающим мозаичные полы и шелковые простыни, цветы и кровь, красоту и мерзость этой ночи…