Ознобишин прочтет лекцию. «Религия — опиум народа» или что-нибудь в этом роде. «Почему патриарх Тихон ненавидит Советскую власть? А Советская власть ненавидит Тихона?»

Солнце превратилось в оранжевый шар. Сперва в оранжевый, а потом в багровый. А лошади несут, несут, разбрызгивают из-под копыт снег… Хорошо!

— Дай-ка мне, — просит Слава.

Встает в санях и кричит:

— Э-эх, залетные!

Снега стали голубыми. Серо-голубыми. Серыми. Ветерок раздул тулуп. Серая тень накрыла поле. Кони шарахнулись…

— Дай-ка…

Кузьмин отобрал у Славы вожжи.

— С такой упряжкой вам не управиться.

Слава ушел с головой в тулуп.

— Напрасное вы затеяли дело, — вдруг сказал Кузьмин. — С нашей Дарьей Ивановной вам не совладать, она что решит, так то и будет.

— Ну это мы еще посмотрим, — ответил Слава. — Не мы подчиняемся обстоятельствам, а обстоятельства нам.

— Я вам лучше другое предложу…

Кузьмин чуть отпустил вожжи, запустил руку в сено, свалявшееся под седоками, вытащил холщовую торбу, вывалил меж Славой и собой бутылку, стакан, ломоть хлеба и кусок вареного мяса.

— Захватил перекусить…

Вытащил зубами из горлышка тугую бумажную затычку, налил стакан.

— Начнем, что ли? Гулять так гулять, выпьем за нашу Дашу, завтра за столом, а сегодня по морозцу в санях…

Слава принял стакан.

— Что это?

— Первач. Самый что ни на есть…

Слава сам не знал, как это у него получилось, рывком выплеснул самогон на снег и отдал стакан своему спутнику.

— Шутки шутишь? Возьми! Не для того еду я в Дросково.

— Чего ж добро выплескивать?

Кузьмин обиделся и сам пить не стал, заткнул бутылку, сунул под сиденье, сердито погнал лошадей.

Въехали в Дросково затемно.

— Куда? — отчужденно осведомился Кузьмин.

— В исполком.

— Даша наказывала к ней везти…

— В исполком, — упрямо повторил Слава.

Он сердился на Кузьмина за то, что тот предсказывал, будто ничего с Дашей Чевыревой не получится, не рассерди его Кузьмин, он, может быть, и выпил бы с ним первача.

— Спасибо, — поблагодарил он, вылезая из саней. — Будь здоров.

В исполкоме никого уже не было, только в канцелярии двое корпели над какими-то списками.

— Вам чего? — спросил один из них у вошедшего.

— Я из Малоархангельска, из укомола. Мне бы Чевыреву. Нельзя ли кого послать?

— А вы, случаем, не на свадьбу? Так вы бы к ней домой.

— Нет, мне она нужна здесь, — упрямо сказал Слава. — Я по делу.

Один из мужчин вышел, но тут в комнату торопливо вошла сама Даша, должно быть, Кузьмин предупредил ее о приезде Ознобишина.

— Ох, Слава… — Она поправилась. — Вячеслав Николаевич… До чего ж хорошо! Я все думала, хозяин вы своему слову…

— Здравствуй, Даша, — холодно поздоровался Слава. — Где бы нам с тобой…

— Да чего ж вы ко мне не поехали? — ласково упрекнула Даша. — Пойдемте, пойдемте! Небось устали с дороги, проголодались…

Слава строго на нее поглядел:

— Нет, я к тебе не пойду.

— И то! — согласилась Даша. — У меня дома что-то вроде девичника. Собрались девчонки, хотя парни тоже пришли. Но я найду вам местечко…

— Пойдем в волком.

Волостной комитет комсомола помещался в этом же здании, на втором этаже, ему была отведена угловая комната.

— Пойдемте, — неохотно согласилась Даша. — Ключ у меня с собой.

Поднялись по лестнице. Даша открыла дверь, зажгла лампу. По стенам побежали тени. Вдоль стен аккуратно стоят стулья. Столик у окна накрыт скатеркой. На подоконнике горшки с геранью и фуксией. Сюда бы еще узкую кроватку, и совсем девичья светелка.

Слава сел у стола, пригласил Дашу:

— Садись.

— А то лучше пошли бы ко мне? — опять предложила Даша.

— Садись, — настойчиво повторил Слава. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить.

Даша в нерешительности стояла среди комнаты.

— Это правда? — строго спросил он.

— Что — правда?

— Что собираешься венчаться в церкви?

— Правда.

— И ты так спокойно об этом говоришь?

Даша поняла, разговор будет долгий, спустила с головы платок, расстегнула плисовый жакет, взяла стул и села перед Ознобишиным, как на допросе.

— Давайте, Вячеслав Николаевич, поговорим. Я на комсомольскую работу не рвалась, помните, предупреждала: а если выйду замуж?

— А я сказал, что замужество работе не помешает, — подтвердил Слава. — Повторю и сейчас, выходи себе на здоровье, — помешает, если обвенчаешься в церкви.

— А без церкви — замужество не замужество.

— Кстати, а что за парень, за которого ты выходишь?

— Наш, местный, дросковский, ничем из других не выделяется.

— А кто тебе дороже — парень или комсомол?

В общем-то это был спекулятивный вопрос, хотя до Славы не доходил низкий смысл такого вопроса, в те годы подобные вопросы задавались сплошь да рядом, и Ознобишин действовал в духе своего времени, зато Даша вознеслась на почти недоступную для того времени высоту, она отказалась ответить на вопрос Ознобишина.

— А я вам не отвечу, Вячеслав Николаевич, не путайте божий дар с яичницей.

Слава задумался — кто же ей божий дар и кто яичница.

— А ты не можешь не идти замуж?

— Не могу, — просто сказала Даша. — Я люблю его, хоть он и самый обыкновенный, но я хочу детей и именно от него, хотя вы меня, может, и не поймете.

Тогда Слава начал действовать с другого конца:

— Ты-то сама в бога веришь?

Даша со смешком качнула головой.

— Нет.

— А парень твой верит?

— А я его не спрашивала, — медленно произнесла Даша. — Думаю, тоже не верит.

— Так на что же вам церковь? — Он помешал Даше ответить и принялся рассуждать. — Религия —