На протяжении первой недели, пока шли съемки, чувство, которое я испытывал к Люсии, граничило с благоговением. Талант актрисы позволял мне наделять ее всеми добродетелями. Я копировал ее со всей тщательностью, и меня устраивало быть лишь инструментом в ее искусных руках.

Да, эта первая неделя продемонстрировала мне объем таланта Люсии куда убедительней, чем все ее фильмы. Она была сосредоточена, как сосредоточен исполняющий смертельный трюк акробат. Сосредоточена и спокойна.

Те, кто ее окружал, работали, соблюдая почтительное молчание, склонившись перед авторитетом и убежденностью этой незаурядной женщины, подтвердившей, что она полностью заслужила свою славу.

Каждый вечер после съемок мы шли просматривать отснятое накануне. Я был в восторге от того, что видел. Все это демонстрировало меня с какой-то новой неизвестной мне самому стороны. Меня поздравляли. Все находили, что я великолепен, необыкновенен, чудесен, сенсационен!

Хотя и сам я был весьма доволен своей игрой, однако мои оценки были несколько умеренней; я-то знал, сколь велика во всем этом заслуга Люсии.

Однажды вечером, когда мы возвращались домой в ее огромной американской машине, я поделился с ней своим энтузиазмом.

— Успокойся, — сказала она. — Погоди радоваться, отдельные кадры еще ни о чем не говорят. Красивые кирпичи — еще не гарантия, что будет выстроен красивый дом! Все зависит от монтажа, от темпа… Эти эпизоды, взятые в отдельности, приводят тебя в восторг, а в своей непрерывной последовательности они, возможно, тебя разочаруют, так как приобретут другое значение, другой аспект.

Тщетно она умеряла мой пыл, я верил в успех. Мне подсказывало чутье. Победа была тут, рядом, близкая и уже осязаемая.

Мне кажется, Люсию испугала моя вера. Должно быть, она решила, что мне не хватит усердия, ибо со следующей недели ее отношение ко мне резко изменилось. Вам известно, что в фильме существует, так называемый, «проклятый кадр»? То есть, кадр, с которым постоянно не везет. Словно преследует злой рок.

Сначала кто-нибудь из актеров забывает роль. Спотыкается на одной и той же реплике и никак не может произнести ее до конца… Затем, после нескольких дублей приходится перезаряжать камеру или аппарат для звукозаписи… Все начинают снова, и теперь другого актера, чьи нервы натянуты до предела, в свою очередь, подводит память. Короче, наш «проклятый кадр» пришелся на начало второй недели. Это была сцена, когда я пытался в завуалированной форме предостеречь свою мать от распутства.

Это была деликатная сцена, ее следовало играть приглушенно, в полутонах… Сын увещевает мать, делая при этом вид, будто ничего не происходит — уже сама по себе драма. Драма затаенная, всю жестокость которой надо почувствовать…

Я начал с того, что слегка форсировал тон. Шесть раз подряд Люсия заставляла меня возобновлять сцену. Затем вдруг у Люсии что-то случилось с памятью. Она должна была подать следующую реплику:

— Ты говоришь не все, что думаешь, малыш? Ну так думай по крайней мере, что говоришь.

Это звучало несколько литературно, но Люсии нравилось… Она замучилась, путаясь в «ты думаешь» и «ты говоришь». Получалась перестановка слов, от которой смехотворно менялся смысл.

Люсия особенно нервничала еще и потому, что в этот день в съемочном павильоне собралось много народу: журналисты из какой-то специализированной газетенки и Мов. Что касается Мов, она ни разу до этого не была на студии. И пришла, уступив моим настояниям. Ничего не скажешь, удачный был выбран момент, чтобы составить первое впечатление.

Двадцать семь раз мы начинали сначала. Терпение у людей готово было лопнуть, и всем хотелось просто орать.

Когда наконец все было позади, Люсия велела мне ждать у нее в уборной. По дороге я зашел в бар. Я буквально умирал от жажды. Выпил один за другим три фруктовых сока и направился к Люсии. Мов уже была здесь; свернувшись калачиком, она устроилась на диване. Люсия кружилась по комнате как дикий зверь в клетке.

— А, наконец-то! — завопила она. — Мне недолго пришлось ждать!

— Извините, но мне ужасно хотелось пить.

Она воздела руки к небу.

— Ему хотелось пить! Бедняжка!

Устремившись ко мне, она схватила меня за лацканы и стала трясти.

— А мне, идиот?! Ты думаешь мне не хочется пить! Гнусный бездельник, лентяй! Ты хоть знаешь, что такое работа? Работа!

Этот выпад поверг меня в недоумение. Он был оскорбителен. Я не мог допустить, чтоб Люсия разговаривала со мной так в присутствии Мов.

— Но Люсия, имею же я в конце концов право вволю напиться после такого представления!

— Вот как! Да знаешь ли ты, кому мы обязаны этим представлением? Тебе! Ты никуда не годился! Приходилось начинать сначала…

— Знаю, шесть раз… Только сделано-то было двадцать семь дублей, и двадцать один из них приходится на вашу долю!

Если честно, то я подумал, что она сейчас расцарапает мне физиономию своими когтями. Ее внезапной бледности не мог скрыть даже грим. Она втянула ноздри, а в глазах появилось то особое потустороннее выражение, которое я замечал у нее во взгляде после того, как она предавалась любви.

— Морис, — прошептала она, — ты ничтожный подонок и ничего больше! Только из-за тебя — и ты это прекрасно знаешь, — только из-за тебя, потому что ты меня изнервировал, я сбилась… Нельзя играть на сцене с партнером, не владеющим ремеслом… Хочешь, я скажу тебе? Ты даже не скверный человек! Ты просто никто и ничто!

Я сжал кулаки.

— Вы слишком увлекаетесь статьями Жан-Жака Готье, Люсия… Вот вы уже пользуетесь его словарем!

Она указала мне на дверь.

— Вон отсюда!

Я вышел. Я не стал хлопать дверью, как делают обычно в таких случаях. Напротив, тихонько прикрыл ее за собой. И был на удивление спокоен… Впервые в жизни я чувствовал себя совершенно свободным от всяческих условностей…

Зашел к себе в уборную, чтобы снять грим и переодеться. А затем, покинув студию, направился к автобусной остановке на углу у моста.

Какое-то время я бродил в квартале Сен-Мишель. Мне необходима была толпа, опьяняющий воздух этого гостеприимного для всех и каждого бульвара… Я поднялся к Люксембургскому саду и в каждом попадавшемся мне по дороге кафе выпивал порцию виски.

Когда я наконец очутился в своей комнатке на авеню де л'Обсерватуар, я был мертвецки пьян… Однако же сохранял полную ясность мысли. Она оставалась незамутненной словно прозрачное стекло.

Не раздеваясь, я растянулся на кровати. Закинул руки за голову и в конце концов, будто утонув, погрузился в серое текучее небытие.

Кто-то с силой тряс меня за плечо. Сквозь тяжелый сон я угадывал чье-то присутствие… Но мне никак не удавалось открыть глаза. В голове у меня гудело, а зубы были словно спаяны.

Я смутно соображал, что если открою глаза, мне будет очень худо. Однако, сделав неимоверное усилие и с трудом приподняв веки, я различил как сквозь дрожащий туман строгое лицо Люсии.

Ее внимательный взгляд дал мне силы приподняться на локте. Все вокруг кружилось: комната, Люсия, ее жесткий взгляд…